|
исповедь Прасковьи Порываевой
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.45.20 | Сообщение # 1
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
ДОЛЮШКА ЖЕНСКАЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
От сына
Маме было уже восемьдесят, когда она однажды,во время очередной моей поездки к ней в город Находку сказала:- Лева, я тут написала немного о своей жизни, ты не посмотришь?Я стал читать рукопись, написанную уже неровным, старческимпочерком, и поразился ясности, чистоте ее истинного русского слова, тому как
просто и вместе с тем удивительно интересно описала мама свою долгую (как мне
тогда казалось) и тяжелую (как и было на самом деле) жизнь. Свой пусть, простой
крестьянки-батрачки, получившей после революции, в самые голодные годы, высшее
образование. И как ненатужно, без всхлипов, описала она мытарства нашей семьи в
великой, но, увы, разоренной стране. Естественно, без малейшей позы, высказала
свое жизнелюбивое отношение к различным уголкам нашей Родины, к людям, ее населяющим
и, конечно, к своей семье, детям.Закончив вместе с отцом пединститут, мама стала преподавателемхимии и биологии. Была она из тех педагогов, кто верен принципу сеять разумное,
доброе, вечное… Мама стала Заслуженным учителем России, об этом, кстати, не
сочла написать в своих воспоминаниях, видимо из-за своей крестьянской
скромности.Я прочитал ее повесть за один присест и сказал, без тени лести,что она создала доброе, настоящее произведение, необходимое не только нам,
близким. А также, что мне, литератору, нечего у нее исправлять, я не посмею
заменить ни слова.- Ты, а не я, писатель, мама, – сказал я, понимая, что уж ей тосолгать нельзя.Она смутилась как девушка, обрадовалась. Потому что верила мне ине только как сыну. Очень верила… А я понял, что если что хорошее я написал в
своих книгах, то это все от нее, от моей родной мамы. И от отца, конечно, но
все же больше – от нее.Я дал прочесть мамины вопоминания критику Зое АлексеевнеБогомоловой – кандидату наук, профессору. Она отозвалась о книге примерно так
же, как думал и я. И владивостокский критик – профессор Сергей Филиппович
Крившенко сказал о повести только добрые слова.Так получилось, что я не смог опубликовать книгу при жизни мамы.«Сам печатается, да еще и мать подтягивает», – сказал с нескрываемой ревностью
издатель (теперь уже его нет в живых). Возможно не все было «в строку» в этой
правдивой повести. Ведь, в те времена многие в один голос пели, как счастливы
люди в нашей юной прекрасной стране. А мама, хотя и любила Россию, но описала все
как было. Сейчас же напечатать книгу тоже нелегко, по материальным причинам, но
есть одно преимущество – не нужно дозволение от партийных боссов.Печально, конечно, что мама увидела лишь отрывки из своей повести,опубликованные в газете «Находкинский рабочий», редактировавшейся тогда
замечательным человеком – Александром Рассоленко. Но сейчас все же выходят в
свет ее воспоминания послоностью.Мама моя, Просковья Павловна Порываева, ушла из жизни в 1986 годув г. Находке и покоится на берегу моря, вместе с отцом, оставившим мир
двадцатью годами раньше. Мир праху Вашему, русские учителя, дорогие мои
родители! А тебе, мама, скажу еще раз спасибо за правду и за доброту! Напечатав
твои мемуары (с помощью хороших людей), в какой-то мере, я исполнил свой
сыновний долг. В этом мое горькое счастье.Лев Князев,Член Союза писателей России,Участник ВОВ,Почетный гражданин города Владивостока.Июль 1998 г.
1. СВЕТ В ИЗБЕ
Мои родители жили в большом уральском селе Шаршада недалеко отСарапула.Помню нашу избу – небольшую такую, в три окна, насквозьпромерзающие зимой. Вечерами, бывало, отец закрывал их соломенными матами и
толстый лед на окнах начинал потихоньку таять. Отец затапливал железную печку
на раскаленных красных боках которой мы, ребятишки, поджаривали нарезанную
ломтиками сырую картошку и потом ели ее, обжигая зубы…Долго тянется зимний вечер. Наша темная, но такая родная избушкауютно потрескивает бревнами от мороза, от этого нам, ребятишкам, особенно тепло
и весело. Отец садится на седуху – так назывался низенький обрубок дуплистого
дерева, обшитый телячьей кожей, – ставит семилинейную лампу к себе поближе на
лавку и начинает делать дратву. Сначала он скручивает длинные льняные пряди,
потом накладывает на кожаную рукавицу вар и трет им ссученные нитки, зацепив их
за гвоздик, чтобы натянуть потуже. Получается дратва – гладкая черная липкая
нить. Для того чтобы продевать эту нить в проколотые шилом отверстия подошвы,
на конце ее он всучивает твердую свиную щетинку.Ребятишки занимаются своим делом. Нас было в семье шестеро: трибрата и три сестры. Старший, Игнатий, помогает отцу, остальные – возятся с
игрушками или рассказывают друг другу страшные сказки. Я слежу, как тают
рисунки Деда Мороза на окне, откалываю и сосу оттаявшие льдинки. А не то – учу
уроки или пытаюсь прясть нитки из куделей льна. Правда, хороший лен нам,
девчонкам, мама не давала, пряла сама.Часто отец брал книгу и читал нам вслух. Он окончил начальнуюземскую школу и считался в селе грамотеем.Часов у нас не было, время родители узнавали по звездам, в чем уних был большой опыт, перенятый еще от прадедов. Выйдет, бывало, отец или мать
на улицу по нужде, посмотрит на небо, вернется в избу и говорит: «Ну, ребята,
пора спать, Кичига поднялась высоко».Мы долго еще балуемся на постели и, наконец, угомонившись,засыпаем. Спать, обычно, ложились на полатях, на печке не спали – жарко. А
родители располагались на деревянной кровати, которая стояла на полу, у самой
двери. Четверть избы занимала русская печь.Утром родители просыпаются и затапливают сперва железнуюпечурку, а уж потом большую печь. Сразу становится холодно – все тепло уносит в
прямую трубу печи. Мать варит чугунок картошки в мундире, кипятит самовар, и
отец первым садится за стол. А тут и мы поднимаемся. Мать сварит суп с капустой
и галушками, без мяса, и мы все с аппетитом завтракаем.Бывало, отец поедет набазар продавать лен и привезет нам воздушных пряников – белых таких сахарных
пампушек с розовой полоской посредине. Или фунт баранок. Или конфет. А себе –
шкалик водки. У отца большая борода, она у него вся в сосульках от мороза. Он
долго убирает эти сосульки, а потом греется и рассказывает, как он ездил, как
продавал свой товар и что купил. А мы смотрим на него и радуемся подаркам. |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.46.13 | Сообщение # 2
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
2. ТЯТЯ НАШ РОДНОЙ
Отец был безземельный крестьянин. Его мать, Татьяна Максимовна,наша бабушка, вышла замуж в село Шаршаду из починка Вшивцева Мушаковской
волости. После смерти своего мужа Петра, нашего дедушки, землю она сдала в
аренду. Отцу нашему в то время было восемь лет. Так он и остался безземельным
до самой Октябрьской революции. Бабушка вышла замуж вторично за бывшего
николаевского солдата Мелентия Савельевича Лучникова, человека грубого,
молчаливого, как говорят, у себя на уме. Неродного сына своего он к обществу в
селе Шаршада не приписал и оставил, таким образом, на произвол судьбы.Как же наши родители кормили нас, шестерых, где, каким образомдоставали средства? Сказать по правде, нас, детей, это абсолютно не
интересовало, так же, как не интересует сейчас моих внуков и правнуков вопрос,
где и как их родители зарабатывают деньги на хорошую еду и красивую одежду. Мы
были почти сыты и как-то одеты и считали своим детским разуменьем, что так оно
и должно быть, не знали, что каждый кусок хлеба, каждый грош денег дается нашим
родителям изнурительным непрерывным трудом. Да и родители наши никогда не
жаловались нам, как тяжело им приходится, наоборот, отец и мама были всегда
веселы и добры, никогда не ругались между собой.Отец брал землю исполу, то есть обрабатывал чужой участок, сеяли собирал хлеб, а половину урожая отдавал хозяину земли. Конечно, и землю ему
давали такую, которая была или очень далеко от деревни, или уже выработалась и
требовала много удобрений, которых отцу взять было негде. Урожаи, соответственно,
вырастали неважные, часто до нового урожая у нас не хватало хлеба и поэтому
родители зимой подрабатывали, батрачили у богатых мужиков. Ходили молотить
чужое зерно. Кроме того, все вечера отец наш подшивал обувь, чуть ли не для
всей деревни и этим тоже зарабатывал какие-то гроши.Часто к отцу приходили мужики и просили сходить от общества ккакому-нибудь начальнику с прошением, которые, как говорили, отец писал
мастерски и даже на имя Его Превосходительства. И будто бы прошения его часто
имели успех. Поэтому у мужиков отец пользовался большим авторитетом, они
называли его своим ходатаем. А что он сам имел от этого? Боюсь, что ничего.
Мама, помню, все точила его, мол, не ходи, не трать попусту время, никто тебе
не заплатит за труды. Отец добродушно смеялся.- Что ты, Агаша, я сделал доброе дело и мне самому от этогохорошо. А вот после всего выпью шкалик – и все ладно будет.- Бессребреник ты, отец, – вздохнет, бывало, мама.В русско-японскую войну отец наш был ратником второго разряда истал собираться на фронт. Помню, мать достает белый холст из ящика и плачет,
шьет отцу суму, рубаху, штаны. А мы, детишки, смотрим на них и тоже плачем. Сел
отец на телегу и уехал. И вдруг, вскоре возвращается! То-то было радости, что
отец вернулся с войны. Наверное, война уже кончилась к тому времени и он
оказался не нужен.Летом, в праздники, отец ходил с нами в лес за грибами. Он зналлучше нас, где их находить. Иногда с братьями и сестренками я ходила на
заливные луга на реку Иж, которая была от села в верстах двух или трех. Мы
никогда не купались в речке, боялись воды. Река казалась очень большой и
глубокой.На лугах рвали щавель, горькую редьку, борщевик сибирский.Собирали ковыль. В обрывистых берегах реки искали земляные орешки, заглядывали
в норки, где жили стрижи, строили печки.Раз как то видим – отец пришел на речку и стал купаться. Заплылдалеко, стал нырять. Я заплакала, закричала:- Тятя, не надо, ведь ты утонешь!Он вышел и смеется.- Не утону, Панюша, гляди, какой я крепкий!Он и вправду был очень сильным – крестьянский труд и трезваяжизнь надолго сохранили ему силу и здоровье. Никогда отец не употреблял свою
силу во зло людям. Но однажды, я слышала, какой-то богатый мужик сильно обидел
его. Схватил отец его рукой за грудки, дернул – и остались у него в горсти
клочья рубахи и пиджака…Плавать он тоже умел, хотя и некогда было ему плескаться в реке.Однажды как-то по селу раздался крик: «Человек тонет!» Побежал отец к реке,
стал нырять – вытащил парня. Положил его грудью себе на колено, вылил воду,
потом стал делать искусственное дыхание, и ожил парень! После того долго мы
гордились – вот какой у нас тятя сильный, человека спас!Домик наш стоял в центре села, недалеко от пожарки и церкви. Упожарки, бывало, ложили вытащенных из Ижа утопленников, почему то часто в ту
пору тонули люди, видно, некогда было учиться плавать. Мы бегали смотреть
покойников, было очень страшно.
3. НАША МАМА И ЛЮДИ ВОКРУГ
Помню еще, как поднимали новый колокол на церковь. Вся площадьбыла запружена народом. Koлoкoл поднимался по длинной натянутой веревке. Народ
радостно смотрел, как он движется вверх. Мне тогда все казалось таким
торжественным.Как то я заболела. Появились вавки на подбородке и губах. Матьпонесла меня на руках к какому-то дядьке. Тот посмотрел, сказал: «Огневица» и стал
лечить. В руках у него появились кресало и кремень. Я закрыла от страха глаза.
Мужик стал ударять сталью о камень, полетели желтые искры, сильно запахло
каленым железом, искры стали падать мне на лицо и на вавки, но было, почему-то,
не больно. Вавки скоро прошли, не знаю, то ли «лечение» помогло, то ли время
пришло.Еще я болела малярией. Помню, мама ушла по воду, а я лежала подобразами на лавке. Смотрю на печку и вдруг вижу, как из нее вышли две женщины с
длинными волосами, в длинных рубахах. Они запрыгали, закривлялись – то,
вытягиваясь до потолка, то становились совсем маленькими.Мне стало очень страшно. Дай, думаю, уйду на улицу. Но ведьваленки надо взять с печки, а там они прыгают… Все-таки я набралась храбрости и
полезла на печку. Только достала валенки, а тут и мам пришла. Бросилась я к ней
с плачем, а она успокаивает:- Это, Панюшка, лихоманки были, болезнь твоя вышла в печь…Сколько мы росли, не помню, чтобы у нас в доме бывал врач,правда и болели мы редко – все были здоровые.Зимой мы катались на санках и ледянках, которые делал братИгнатий. Летишь с горы вниз, закрутит ледянку, кувыркнешься в сугроб – то-то
весело! А еще веселей под рождество Христово. Мама нас будит часов в двенадцать
ночи и мы гурьбой бежим славить Христа.Мороз трещит во всю, в небе – луна и яркие, чистые звезды. Мывваливаемся вместе с холодом в очередную избу и, запыхавшись, поем:- Рождество твое, Христово, Боже милостивый наш…Хозяйка сунет монетку или кусок пирога и мы бежим дальше, вследующую избу. И так до утра. Утром возвращаемся домой. Выкладываем свои
трофеи на стол, кто-нибудь бежит в лавку за конфетами, семечками и начинаем
угощаться. А потом садимся играть в пешки, которые нарезал отец из лутошки –
тонкой липовой палочки. Или бежим на улицу порезвиться.Потом наступает масленица. Мама каждое утро печет блины илиоладьи с маслом или со сметаной. Днем катаемся вместе со взрослыми на горке. По
улицам мчатся тройки, в кошевках и санях – гармошки, песни.Мы такой роскоши лишены. Лошадь у нас маленькая, лохматая изаморенная. Отец кормит ее ржаной соломой. Порубит солому топором, обварит
кипятком и посыплет отрубями-высевками. Из этих высевок мама варит вкусный
кисель.В чистый понедельник после масленицы наступает великийсеминедельный пост и нам уже не дают оладьи или корку рыбного пирога. Я хожу
петь в церковном хоре и говею, то есть готовлюсь сдать свои грехи попу. Утром и
вечером иду молиться, а в пятницу исповедываться.Священник стоит на левом клиросе (возвышение перед алтарем),покрывает твою голову епитрахилью (длинное, узкое полотно, надетое на шею попа)
и спрашивает меня о грехах: не грубила ли, не ругалась ли, не думала ли грешно?
Я должна на все вопросы отвечать: «Грешна, батюшка». Минуты через две он
отпускает мои грехи и я ухожу, довольная исполненным долгом.В субботу иду молиться и принимать причастие. С вечера передэтим ничего не ем, чувствую себя легко, умиротворенно и не обращаю внимания на
задиры братьев и сестер. Утром надеваю лучшее свое платье и иду в церковь. В
конце обедни подхожу к амвону – возвышение перед алтарем в виде полукруга.
Священник держит в одной руке серебряную чашу, а в другой – серебряную ложечку.
Он зачерпывает ложечкой из чашки и подает мне красное вино с кусочком белого
хлеба-просфоры, а рядом стоящий дьякон вытирает мне губы шелковым, бордовым,
сложенным вчетверо платочком. Священник говорит:- Тело Христово приемлете, источника живого вкусите…Почему обыкновенный хлеб стал телом Христовым, а вино – егокровью, я, конечно, не спрашиваю. Я верю всему, что говорят в этом храме.В воскресенье, если не идешь в церковь, отец заставляет молитьперед иконами дома. Сам он становится впереди нас со священной книгой и читает
вслух, а мы крестимся и кланяемся до тех пор, пока не кончится обедня.До окончания обедни кушать нам не дают. Отец говорит: «Лучшеобеда, чем без обедни». Мама в это время стряпает пресные шаньги с картошкой
или наливные с кислым молоком и со сметаной.После обеда, если дело летом, отправляемся в лес, а зимой каждыйзанимается своим делом. Я, обычно, уткнусь в книжку или, в крайнем случае, вяжу
или вышиваю.Наконец пост прошел. Я опять хожу в церковь петь. Там разучиваютмолитвы к пасхе и готовят украшения для праздника – гирлянды пихтовых веток и
бумажные цветы. В субботу, на пасху, не спали – ночи уже весенние, короткие, а
в церковь надо идти пораньше. Служба проходит торжественно, мы, певчие,
стараемся во всю, чтобы угодить попу. А после службы нам выдают за труды
подарки – какой-нибудь поясок или платочек.Радостная бегу из церкви домой, а мама уже приготовилапраздничный стол. Как ни бедны мы были, а для такого дня всегда старались
припасти что повкуснее. Бывали даже жареные и фаршированные кашей поросята и,
конечно, куличи и крашенные яйца. Отец сделал нам, детишкам, подарок – соорудил
качели и мы по очереди катаемся на них.Потом, когда придет время, отправляемся звонить в колокола.Поднимаешься на звонницупо винтовой лестнице и тебе кажется, что поднялся, чуть ли не к самому небу. А
кругом весна – ликует просыпающаяся природа, воркуют голуби, кричат грачи и над
всем плывет чистый, торжественный звон колоколов. И ты не хочешь спать, потому
что заполнен весной и праздником… |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.47.07 | Сообщение # 3
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
4. В ПОТЕ ЛИЦА ДОБУДЕШЬ ХЛЕБ СВОЙ…
Мама готовится ткать холсты. Красит нитки-моты, ходит насновальную, приносит оттуда домой «основу». Потом она расставит деревянный
станок и зовет меня подавать нитки в «ничонки», так называется приспособление
из слабо натянутых, прочных ниток, в петли, которых надо подать нитку основы.
Занятие очень медленное, прямо таки усыпляющее. Сидишь и дремлешь и монотонно
подаешь нитку за ниткой. А дальше еще надо продевать их в «бёрдо» при помощи
специально зачищенной палочки и накрутить на «цевки», которые вдеваются в
челнок. Эти цевки делает отец или Игнат из бузины.Наконец основа натянута на станок и мама начинает ткать холст.Наткать надо много – на всех нас, да еще для родителей и для хозяйственных нужд
– я для пологов, мешков, онуч… Покупать ситец или другой материал у родителей
денег не было. Да и откуда взяться деньгам? Разве много зарастаешь починкой
обуви для таких же бедняков. А ведь на эти гроши надо и сахар купить, и соль, и
деготь, и пуговицы, и иголки. Нитки мама сама делала, а шила все на руках.Однажды в деревне появился агент кампании «Зингер» и привезшвейные машинки. Пришел он и к нам в дом, стал уговаривать купить машинку в
рассрочку с уплатой 50 копеек в месяц. Правда, предупредил, что если не будет
внесен очередной взнос, то, сколько бы ни внес до этого – все пропадет и
машинку он заберет.Научил агент маму шить и уговорил ее взять машинку. Рады мы всебыли невыразимо. С того дня отец с большим трудом как то находил эти
злосчастные 50 копеек для уплаты долга, машинка осталась у нас и была до тех
пор, пока не победила Советская власть. В памятном голодном 1921 году отец
выменял ее за отруби, чтобы спасти семью от голодной смерти.
5. А ОТЕЦ УЛЫБАЕТСЯ…
Родители брали нас с собой в поле на работу. Забирали с собойзыбку с маленькой Леной, а потом – с Нюрой. Мама будила нас затемно. Спали мы
на сеновале, просыпались от знакомого голоса.- Ребятишки, вставайте, я сварила вам по яйцу!Мы только поглубже зарываемся в одеяло. Но голос снова достигаетслух?.- Ребятишки, вставайте, а то отец съест все яйца!Ну, уж этого допустить нельзя! Скатываемся по лестнице вниз,наскоро смачиваем из умывальника у крыльца глаза и бежим за стол. Первый взгляд
охватывает все разом: есть ли яйца? Вот они! А отец улыбается…Приезжаем в поле, отец распрягает нашего конька, к оглоблеприкрепляют зыбку с ребенком и если ребенок плачет, то мне поручается качать
зыбку. Родители и старшие жнут серпами рожь, торопятся, им не до нас. А мне
жарко, кусают пауты, ноги царапает жнивье и мне так невесело!В обед кипятят чай, достают зеленый лук, огурцы, хлеб – вот нашаосновная пища. Я не помню, чтобы что-то более существенное ели у нас даже при
такой работе – от темна и до темна. Разве что теплый квас можно назвать питьем
и пищей…Вечером устраиваемся на ночлег тут же, в поле. Натягиваемспальный полог, внутри что-нибудь стелится, и все мы вповалку ложимся спать.
Отец устраивает лошадь, дает ей корм. Она аппетитно хрумкает, делается так
уютно и ты начинаешь дремать. Но что это? Какой то вой! Отец еще за пологом, а
мама успокаивает:- Это волки, спите… Сюда не придут, они сейчас сытые.Лошадь перестает хрумкать. Тишина. Незаметно сон одолевает всестрахи.Встаем чуть свет и сразу за работу. Серп кажется неимовернотяжелым. К восьми часам утра уже устаю. Серп надо забрасывать правой рукой, а
левой – сгибать твердые, упругие стебли ржи, в которой вперемешку попадается
жесткий, колючий остр или жабрей. Он тысячами иголок впивается в детские руки.
Чуть дернешься – и вот по руке скользнули острые зубья серпа. Течет кровь –
порезала. Маме сказать боишься, скорей засыплешь рану землей и продолжаешь жать
дальше.Где сожнешь, а где вырвешь растения с корнем – и все укладываешьв кучку, а отец после завывает снопы. Натеребишь, нажнешь снопов восемь-десять
и все чаще посматриваешь на солнышко – высоко ли оно поднялось? Руки и поясница
ноют, кое-как разгибаясь, трешь их и снова за работу.Солнце начинает печь все сильнее, овода впиваются в спину, колетбосые ноги жнива. Но вот и восемь часов, короткая передышка на завтрак, а потом
снова за работу – до обеда. Все чаще и чаще смотришь на солнце, а оно словно
остановилось в раскаленном, белесом от зноя небе. Игнатий смеется.- У тебя, Паня, спинка мяконькая, ножки молоденькие, знай себе,жни да жни!Как я тогда его не любила!Но вот, слава богу, обед – картошка, огурцы, лук, квас. Послеобеда легли отдохнуть. Отец с матерью быстро уснули, а я ворочаюсь – тут жжет,
тут колет, тут муха жужжит. И только удобно укладешься и закроешь глаза – уже
отец зовет.- Ребятишки, вставайте, надо жать!А ты вроде и не слышишь. Он и мать уже жнут: вжик, вжик.Присоединяется к ним Игнатий, а мы, младшие, все лежим. Тогда отец начинает
петь какую-нибудь веселую песню, мать ему подпевает. Нам ни слова больше не
говорят, но мы встаем, идем к своему участку жатвы. А Игнатий уже ушел далеко
вперед и дразнит козлиным голосом:- Подождите меня-я… Я догоню-ю…И ты не знаешь – сердиться тебе или смеяться.Тут солнце уже перевалило за полдень, все еще жарко, но не такпалит. У тебя появляется бодрость, какая-то удаль – и тоже хоть песню запевай:
скоро отдых, домой.Но вот закончена работа, идем домой, вернее, к хозяину, накоторого трудимся. Нам накрывают отдельный стол, который обычно хранится на
матице. Ставят, в первую очередь, самовар, чашку меда, хлеб. Пьем чай. Стакан,
другой, третий. Хозяйка наблюдает, как мы насыщаемся. Когда по ее мнению мы
достаточно налились водой, ставят молоко. После всего – кашу или щи. Наешься и
этого, сколько сможешь проглотить – и на сеновал.
6. ИГРУШКИ НАШИДругой раз дремлешь, думаешь, что это не будят? Прислушаешься –и вот радость – дождь! Сыплет по деревянной крыше, убаюкивает: «Спи, спи,
работник». Как хорошо при дожде отдыхать!Как и все дети, я любила играть с куклами. Их, конечно, непокупали, а делали из тряпок или соломы. Игнатий, помню, сделал мне «пильщика»
– деревянную игрушку на шарнирном основании. Пильщик пилил, когда двигала
дощечки. Любила я собирать красивые стеклышки и смотреть сквозь них на солнце в
небе, на реку, на деревню. Тогда все казалось сказочно изменившимся и хотелось
попасть в тот измененный, загадочный мир.В укромном уголке двора построила я себе из дощечек «дом» ипоселила в нем своих кукол. Выводила их гулять в шапочках из лопухов. С
Игнатием, Захаром и Леной мастерили мы бумажных змеев из старых газет, играли в
городки, бабки, в «жулика». Самый решительный из нас – Игнатий придумывал игры
и поинтереснее. Так он однажды сказал, что сделает себе крылья и будет летать
не хуже коршуна. Мы не поверили, но Игнат был мальчик деловой и, сказавши
слово, от него не отступал. Крылья он сделал из веток. Привязал к рукам эти
пушистые зеленые веники, взобрался на баню и… полетел. Едва поднялся после
первого прыжка. Мы все испугались, а он ничего. Снова взобрался – опять
прыгнул, махая ветками, но, конечно, свалился.- Сильно низко, оттого я и падаю, воздуха мало! – Уверил он наси хромая пошел к избе, чтобы слететь с конька.Спасибо тятя его перехватил… Видно, была в Игнате тяга кполетам, да жаль, не пришлось ему дожить до времени, когда у мальчишек из
народа появилась возможность летать.
7. ЗЛО НЕРОДНОЕ
Жили мы в избушке, которая стояла во дворе неродного дедаМелентия. Сам дед был злой и двор его был неприветлив. Бывало, только выйдешь
из избы, и видишь – ходит злой такой петух, так и норовит клюнуть. А то гусак –
зашипит и пугнет тебя обратно. К тому же младший тятин брат – дядя Иван меня
все время обижал. Мы ведь считались у деда вроде приживал.У меня было сделанное отцом маленькое коромыслецо, я им носилаводу из ручья. Дядя Ваня срубил крючки на коромысле. Я с плачем побежала в
избу. Дед Мелентий сидел за столом и пил чай из большого медного самовара.
Бабушка стряпала у печи. Я стала ей жаловаться. Бабушка меня утешает:- Вот мы его накажем!Вдруг дед как крикнет:- А ну, перестань вякать, а то, как двину самоваром, враззамолчишь!Вообще то дед был молчалив, только тем и развлекался, что игралс мужиками в орлянку.
8. МИР ЗА ИЗБОЙ
В праздничные дни в деревне нашей стоял гул от драк. Молодыемужики с криком, с выломанными из изгородей, жердями и кольями бегут к
магазину. Раз вижу, в обратном направлении бежит татарин с окровавленной
головой. Оказывается, приходил с горшком за дегтем и там к нему придрались. Он
хлопнул кого-то своим горшком с дегтем, залил одежду, тут на него и набросилось
сразу несколько человек. Но мужик оказался шустрым – отбился и убежал.Татарская деревня Кучуково была в верстах двух от нашей Шаршады.Мы с бабушкой Татьяной Максимовной ходили туда в гости. Мне нравилось у татар.
Заходишь в избу, разуваешься и в чулках заходишь в комнату. Стульев у них нет.
На нарах положены войлок и подушки до потолка. Стоит стол, а на нем – всякая
еда, даже сливочное масло, все очень опрятно. Люди разговаривают степенно,
уважительно.В Кучукове почти все торговцы, ездят по деревням с мелкимтоваром. Женщины у них не косят, не жнут, на полях работают только мужчины.
Осенью у татар праздник Рамазана. В это время едят они один раз и только ночью.
Праздник заканчивается соревнованиями, мы, русские, любили ходить смотреть на
удалых татарских парней, когда те боролись или скакали на своих быстрых конях.
9. ДОМОВНИЧАЛИ
Вечера мы, детвора, проводили дома. Я часто сидела со своейтетей Ксенией. Она была уже взрослой девушкой, но какой-то очень тихой и
богомольной. С подругами своего возраста тетя Ксения не встречалась, наверное,
из-за бедности, а ходила она «домовничать», то есть стеречь дом в отсутствие
хозяев.Раз пошла тетя домовничать к лавочнику. Его дом был большим,двухэтажным и казался заброшенным, диким. Взяла она и нас, человек пять
малышей. Долго сидели – занимались вязаньем, пели песни, рассказывали сказки и
страшные истории. Когда легли спать, почудилось вдруг, что кто-то в дом лезет.
Мы, малыши, до смерти перепугались, а тетя Ксения открыла вьюшки в трубе и
стала кричать, на помощь звать. Никто, конечно, не пришел нас выручать, а может
и не слышали. Но в дом не залезли.Иногда сидим вот так вечером, захочется кушать. Тетя Ксенияналивает в чайное блюдце конопляного масла, подсаливает его и мы все макаем
хлеб, да еще прикусываем луком, за которым слазаем на палати. Надо на луковицу
наступить пяткой, повернуться так, чтобы она треснула, а уж после очистить. Вот
тогда лук сочный и наше блюдо становится очень вкусным.Тетя Ксения делает мне куклу из тряпок, а сама тоненько поет оХристе-младенце. Я с малышами слушаю и представляю, как все это было
много-много лет назад…
10. ЕЩЕ О МАМЕ
У нас дедом Мелентием был общий огород, на котором садили овощи.Помню, в конце огорода был колодец, заросший душистой мятой. Неподалеку стояла
копна сена. Как-то раз смотрю – что это? С копны свешивается блестящая веревка.
Подхожу ближе – змея! С криком бросилась бежать к маме.Мама знала очень многие лекарства из трав и часто лечила людей иживотных. Помню, раз, захворала лошадь, укушенная змеей. Мама рассказывала, что
до нее эту кобылу долго лечил цыган – прикладывал к ране каленое железо. Но это
не помогло, а только взбесило лошадь – она перестала подпускать к себе людей.
Тогда-то мужик и привел лошадь к нам. Маме удалось подойти и приложить к
распухшей ране какую-то траву, хотя кобыла косилась на нее и рвалась с повода.
Бедняга сразу перестала беситься, а через несколько дней и вовсе поправилась.Впоследствии, когда мама шла домой с поля, изработавшаяся задень, уставшая, хозяин излеченной лошади проезжал мимо и даже не окликнул ее.
Она крепко сетовала на людскую неблагодарность, а отец утешал.- Ладно, чего уж, Агаша. Скотину ты вылечила – и то добро.Пришлось маме однажды и человека спасти. Как то привезли к намдевушку с распухшей как колода ногой. Тоже змея укусила. Девчата шли купаться
босиком, и одна из них вступила в колею, где грелась на солнышке гадюка. В
больнице девушку сколько-то продержали и сказали, что надо ампутировать ногу,
иначе погибнет. Она не согласилась – кому нужна без ноги-то. Прослышав о маме,
девушку привезли к нам.Больную уложили на единственную кровать, где спали родители. Истала мама лечить девушку. Помню, брала она свекольные листы, смазывала свежим
сливочным маслом и обкладывала ими ногу. Что еще делала? Читала молитву… Не
знаю уж, что помогло, только через неделю девушка излечилась и уехала домой.Ни о каких деньгах залечение никто, конечно, и не поминал. Такая была моя русская бедная мама, пусть
земля ей будет пухом… |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.48.03 | Сообщение # 4
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
11. СКУПОЙ СВЕТ НАДЕЖДЫ
После 1907 года мужики по Столыпинской реформе стали выезжать на«отруба», а так как у отца земли не было, то он сговорился с другими такими же бедняками и поехали они искать «починки». Столько они ездили не помню, но вот вернулся отец и сказал, что нашел подходящее место. Родители стали распродавать наше хозяйство. Продали, что можно было, погрузились мы все на телегу и поехали искать счастье. Измотанные приехали в город Сарапул, в шестидесяти-семидесяти верстах от Шаршады. Остановились на постоялом дворе, встретила нас разбитная хозяйка, устроила ночевать. Ее дочка моих лет насмешливо смотрела на нас как на дикарей, ведь на ней было ситцевое платье, а у нас – домотканые. Отец договорился с хозяйкой, дала она ему пуд семян сахарного гороха с условием, что половина урожая ее.Как ехали дальше – плохо помню. Знаю, что надо было переправиться через Каму. Приехали в густой хвойный лес, тут была какая-то безымянная речушка, рядом – низина, в общем, место веселое.Сперва жили под палаткой, потом отец срубил избу и мы в нее вселились. Полей не было, пришлось корчевать от пней землю, огораживать ее от скота. Мы, ребятишки, как могли, помогали взрослым. Собирали хворост,
складывали его в кучи и жгли-жгли – любимое наше занятие!Около пней земля мягкая – отец посеял репу, а на полянках высеял семена гороха, одолженные хозяйкой постоялого двора. В июле неожиданно ударили заморозки и сахарный горох померз – урожай собрать не пришлось. Зато репа выросла крупная и сладкая. Ели мы ее в разных видах: вареной, сырой, пареной и т.д.
12. В ШКОЛУ ПОШЛА
Зимой я с Игнатием стала ходить в школу в пяти верстах отпочинка. Размещалась она в избе крестьянина. В передней комнате он жил сам, а
заднюю – сдавал под школу церковно-славянского прихода. С собой в школу брали кусок хлеба, картошку в «мундире» и соль – весь день обходились без горячей пищи. В самые холодные дни устраивали нас ночевать на квартиру, но чуть потеплеет – шли домой.Раз идем мы в школу, дорога проходила через лес, а там –кладбище. День был солнечный, ясный. Озеро возле кладбища замерзло, на его
берегу краснеют ветки рябин, на них покачиваются крикливые разноцветные сойки.
Как можно пройти мимо такой красоты? Мы с Игнатием стали кататься на тонком льду, собирать рябину. Так провели время и домой вернулись раньше обычного.- Что рано пришли? – Спросила мама.- Учитель был на свадьбе, нас отпустил… – Пришлось нам соврать,чтобы ее не огорчать.Как то я одна возвращалась домой. Прошла кладбище, лес, вышла уж в поле, вдруг вижу впереди на дороге что-то сереет. Волки! Бегу обратно, в лес, оглядываюсь – пятно не движется. Может, думаю, не волки? Что делать? Идти назад – там кладбище, вперед – волки. Перекрестилась и пошла вперед. Напугавшее меня серое пятно оказалось пнем. И как я его раньше не замечала, ведь сто раз ходила
мимо? Не даром говорят: «У страха глаза велики».
13. СНОВА ПЕРЕЕЗД
Прожили мы на нашем починке недолго. Отец заболел малярией, мать– куриной слепотой. Настало лето, надо работать – а родители наши больны.
Бросил отец этот гиблый участок на «веселом» месте и подался в другую деревню – Дряхлы, бывшего Осиновского уезда Камбарской волости Вятской губернии. Купил здесь старую избу-пятистенку с усадьбой и черной баней у речушки под горой. Тут мы и стали жить.Дряхлы была большая деревня, дворов на триста и жили в нейзажиточные староверы. Занимались они хлебопашеством, держали пчел. Земля
годилась для посева ржи, гречихи, проса, овса. Пшеница не росла. Врачей не было и даже фельдшера не приезжали. Оспу тут не прививали, поэтому она косила каждый год немало людей. Те, кто оставались в живых, ходили «шадравымы».В этой деревне мы окончательно превратилась в батраков. Игнатияотдали богатому мужику в работники, я ушла в няньки. Родители находились на поденной работе от темна, до темна. Отец решил попробовать сеять, попросил у «общества» земли. Выделили ему такой тяжелый участок, что даже семена не
взошли…Так как работали на чужих людей, выходной у нас был только один– воскресенье. В этот день семья наша собиралась вместе и мы на реку Пизь верст за пять от села через поля, увалы и горы. До темна удили рыбу, а спать укладывались в шалаше. Рано утром, еще до солнца, встаем и снова за удочки. Варим уху, завтракаем все вместе. Потом идем по перекату на ту сторону реки собирать смородину. Ягода почти вся уже выбрана в период сенокоса, но отец учит, как ее найти: надо наклониться поднять нижние ветки – и вот она висят гроздьями, бери сколько хочешь!Обратно через реку опять идем по перекату. Речка бурлит,сверкает под солнцем и видно, как серыми стайками прыскают пескари. Берем с Игнатием онучу и начинаем закидывать свой невод, скользя босыми ногами по гальке. Но вот и домой пора.Мама не ходила с нами – она управлялась по хозяйству, пока мыотдыхали. Встречает нас сочувственными охами, ахами и садит за стол, где
приготовлены для нас горячие шаньги. Мы довольные, едим досыта, а мама ложится отдохнуть. Но только прилегла – с улицы слышно истошное кудахтанье курицы, которая снеслась и возвещает об этом всему свету. Мать испуганно вскакивает – не случилось ли чего там? Возвращается со двора успокоенная, но отдыхать уже не ложится – некогда.Сколько я помню маму – всегда ей было некогда отдохнуть. И дело,конечно, не в мелких происшествиях, вроде раскудахтавшейся курицы, просто она всегда была озабочена и тревожилась за семью, детей. Вставала она и летом и зимой часа в четыре утра, ложилась спать поздно вечером. Кормила семью, обшивала нас всех, лечила, управлялась по дому и хозяйству – все успевала. А мы как то не замечали великих трудов матери и, сказать по правде, эксплуатировали
ее, хоть и не умышленно. Бывало, отец нагнется, чтобы обуться – онучу не найти.- Агаша, где онучи? Агаша бежит с кухни, найдет онучу.- Вот она, отец.И в поле мама идет вместе с нами, как будто и не делала домашней работы. Был у нас при доме огородик, садили на нем кое-какие овощи –огурцы, капусту, – составлявшие главную нашу пищу, приправу к вечной картошке. Кадка с капустой и огурцами держали в погребе, были они как свежие всю зиму. Мы, дети, бывало, забежим с улицы и сразу: «Мам, дай хлеба с огурчиком». И хрустишь себе, уверенный, что так и надо питаться и ничего лучшего не бывает…Любили мы еще репу. В Дряхлах ее собирали в поле целыми возами и зимой готовили из нее «паренки».В августе мы работали на уборке льна. Земля в это время сухая,стебли тоже подсохли. Рвешь их – все руки изрежешь. В сентябре лен «стелили», чтобы от него отставала деревянистая часть. После его «снимали» и везли домой. В бане от угла до угла выкладывали жерди, и на них «набивали» лен. Вечером, когда ее затапливали, от каменки полыхало жаром и стебли постепенно высыхали. Утром снова топишь, ждешь, когда выйдет дым, закрываешь трубу и начинаешь мять лен на деревянной мялке. Поднимается невероятная пыль, в глаза и рот летит кострика, сам весь мокрый от жары, все колется. За день намаешься как лошадь на пахоте…Измятые стебли надо теребить на колене деревянной пластинкой длиной сантиметров в сорок с острыми краями. Выбиваешь из них кострику – пыли становится еще больше. Потрепанный лен чешут металлической щеткой, а после – мягкой, из щетины. И, наконец, он становится шелковистым, как волосы ребенка,
золотится и пахнет сухой свежестью. Теперь лен надо его прясть – это работа повседневная, на всю зиму…
14. ШКОЛА НАША РОДНАЯ
Училась я хорошо. У нас была молоденькая учительница из Вологды,должно быть, она меня любила, потому что относилась особенно мягко и часто оставляла ночевать у себя. Вечерами, бывало, сидим у нее в комнате, у топящейся печки-голландки, пять-шесть учеников и читаем то очереди сказки.Эта же учительница впервые дала мне книжку «Гигиена женщины».Затем – роман Тургенева «Рудин». Я была поражена чудесным языком великого писателя – художника русской природы, чародея и знатока человеческой души.
Жаль, забыла я фамилию доброй девушки, русской сельской учительницы, впервые открывшей мне завесу мира знаний.Но помню другого учителя – Алексея Васильевича Могильникова. Кроме прочих предметов преподавал он нам и пение. Входил в класс с камертоном,
строго оглядывал всех и тихонько давал тон. Мы пели русские песни типа «Уж как свою Буренушку люблю»…Читать Могильников очень любил и нас к этому приучал. Впрочем, яи сама книг из рук не выпускала. В свободное время читала Пушкина, Лермонтова,
Гоголя, Гаршина, Гарина, Лескова, В.Скотта, Шпильгагена. Увлекалась путешествиями Пржевальского. Дома у нас все любили книги. Правда, мама была неграмотна, новсегда просила отца почитать для нее и детей. Немало книг он прочел нам тихими зимними вечерами, в том числе «Войну и мир», «Вечера на хуторе близ Диканьки», журнал «Природа и люди» и много-много других.В селе земство построило новую школу. К Рождеству все стали готовить елку – игрушки, украшения. Каждый ученик придумывал себе «номер». Я, например, учила стихи:Что сидишь все дома, внучек,Шел бы в сад, копал бы грядки Или крикнул бы сестренку,Поиграл бы с ней в лошадки…Накануне торжества ребята вместе с учителем не спали – всю ночь наряжали лесную красавицу, елку, установленную в классе. И вот, на другой день вечером стали собираться в классе родители и ученики. Они все шли и шли и скоро так забили класс, что нельзя было пошевелиться. Я сидела под самой елкой,
изображая старушку, занятую вязаньем, а рядом со мной стоял «внучек», которому я говорила свои слова.В классе было жарко, трещали свечи, укрепленные на ветках,родители с потными, счастливыми лицами следили за выступлениями своих детей.Стали раздавать подарки, каждому ученику достался кулек с конфетами и орехами – это было уже сверх всякого счастья. Такой вечер – единственный в моем детстве, запомнился мне на всю жизнь. Правда, не обошлось и без неприятностей. Когда люди выходили из класса, то маму мою чуть не задавили
– кое-как выбралась она по плечам людей.
15. БЕДА
Весной в нашу семью пришла беда – заболела оспой моя сестренкаЛена. Было ей в ту пору лет шесть-семь. Лицо и все тело у Лены покрылись
гнойными язвочками, которые причиняли ей невыносимые страдания. Мама металась по деревне в поисках совета или средства, которое спасло бы дочь. Наконец староверы насоветовали ей чаще девочку парить: «Супротив пару никакая лихоманка не сдюжит»… Стали Лену парить ежедневно.Был у нас еще меньший братик, только-только начал ходить.Посоветовали и его попарить веником после Лены, тогда, мол, обойдет его болезнь. Мама послушалась и вскоре братик заболел и умер. А Лена стала выздоравливать, только лицо ее было навеки обезображено, а глаза ослепли. И снова тетки из деревни стали советы давать, как вернуть сестре зрение. Я уже поминала, что касалось лечения других людей, мама была у нас едва ли не самая искусная, а вот здесь она растерялась. Да и было отчего – оспа болезнь
страшная, с простудой или змеиным укусом ее не сравнишь.Стала по совету знахарок пускать Лене в глаза раствор какого-то розового сахара. Как ни странно, глаза у Лены открылись. Как сейчас помню, бежит сестренка к окну, вытянув руки и кричит: «Вижу! Вижу!» Зрение у нее почти восстановилось, но на глазах остались бельма на всю жизнь…
16. МЕЧТЫ НАШИ
Так вот и росли мы, батрацкие дети, в тяжком труде, малыхрадостях и больших надеждах. Да, мечтали мы о многом. Наверное, отец наш был
виноват. Бывало, трудится вечером со своим сапожным инструментом, а сам рассказывает нам о том, как хорошо будет на свете, когда не станет богатых и все будут равны. Жить станут во дворцах, работать там, где им нравится, а получать за труд все поровну, без обиды. Не будет безграмотных – каждый сможет читать хорошие книги.- Когда ж богатых не будет, тятя? – Спросит, бывало, Игнатий.- Про срок я не скажу, сынок, потому что не сразу люди ума наберутся, но будет такое время, вы, может, еще увидите…- Сами что ль они от богатства откажутся? – Не унимался брат.- А это уж как будет, – усмехнется отец. – Может и сами, а может– помогут, кому непонятно…- Стеньку Разина надо на богатеев, вот это будет понятно! –Говорят мальчишки.Глаза у Игната и Захара, разгораются, сейчас им все нипочем.Недаром, видно, тятька читал нам про героя Стеньку Разина, Но мама уже тут как тут.- Цыцте, разбойники! Ишь, глаза то сверкают, ровно у волчат! А ты, отец, понапрасну не затевай таких разговоров, Стенька то против царя-батюшки шел, вот и попала голова на плаху.- Что уж там, мать, сами разберутся в свое время, – возражает отец. Спорить с мамой он не привык, ругаться – тоже, но свое мнение держал крепко. И мы, дети, догадывались пока еще чутьем, что в душе наш тятя недолюбливает батюшку-царя, а вот такие как Стенька – это для него настоящие
люди.
17. ЧЕСТЬ
И еще отец любил честных. Чтобы человек не солгал ни перед людьми, ни перед собой. Раз у нас в Дряхлах случился большой пожар. Отец целый день работал на тушении, вернулся вечером законченный, усталый, с ожогами на лице и руках. Мама смазывала его растительным маслом, а он потихоньку, чтобы не слышали уснувшие на полатях дети, рассказывал, как тушил огонь. Мы, притаясь, слышали.- Отношу сундуки к оврагу, подальше от огня, узлы несу туда же,– рассказывал отец. – Вот один сундук-то раскрылся и из него выпала шкатулка,
открылась, а там деньги…- Охти, неужто? – Поразилась мать. – Много ли денег то?- Не считал, Агаша, только полнехонька была и все красненькие. Аиз под них посыпались золотые червонцы.- Чей сундук-то?- Из Бакулинского дома вынес, ихний, значит. Собрал я деньгикое-как, положил шкатулку в сундук, а сам думаю – вот, Павел, тебе и богатство пришло. У оврага-то темно, никто меня не увидит. Горит, народ мечется – до меня ли? Бери, Павел, шкатулку, да и тикай домой… Подумал, как мыкаемся с тобой всю жизнь. Да и детишки наши вечно недоедают. Ладно, решил, не все, так хоть пачечку взять – никто не узнает.- И взял? – Прерывающимся от волнения голосом спрашивает мама.Мы в это время уже высунули головы и смотрим с полатей наперевязанного чистыми тряпками отца. Он махнул тяжелой рукой.- Нет, не взял. Оно, конечно, никто б не увидел, да ведь всюжизнь корить себя буду. Нет, думаю, жили без них и проживем, а совесть я за это
не продам. А тут и Бакулин бежит – глаза вытаращил, рот шире ведра: «Пашка, сундук ты унес, так твою мать?» Ничего я ему в ответ не сказал, показываю на шкатулку – бери, мол, свое. Схватил он, меня держит: «Не уходи, пока не пересчитаю!» Пошли к огню поближе, пересчитал он деньги, глядит на меня как на чудо: «Не уж то не брал? Испугался, поди?» Махнул я рукой, да и пошел своей
дорогой. Что ему толковать, коли у него вместо души кошель.Нам, детям, он отдельно об этом случае не рассказывал, но мы итак знали каков наш тятя и мечтали не о богатстве, не о славе, а лишь о том, чтобы стать, такими как он и мама – честными тружениками. И хотели обязательно
учиться. Да и отец не раз говорил.- Вырастете вы у меня, умными станете, учеными… Если Бог даст.Но пока Бог нам не особенно давал. Уж как мне хотелось выучиться, но все остановилось на земской школе, которую я закончила с похвальным листом.Учитель мой, Могильников, все уговаривал отца оставить меня для подготовки к поступлению в городское училище. Семья наша собиралась уехать из Дряхлов на родину отца в поселок Вшивцев Мушаковской волости Елабужского уезда Вятской губернии. Родители поддались уговорам, и я осталась в семье учителя.Стали меня готовить к сдаче экзаменов. Жила я при школе, в небольшой комнатке, питалась в семье учителя. В расплату за мое проживание и подготовку отец оставил нашу единственную корову – ничего не жалел для детей.Целыми дням я была занята уроками, зубрила наизусть катехизис, ав это время в мире происходили большие перемены. Началась война с Германией.Помню жаркий июльский день. Плач стоит по всей деревне. Пьяные новобранцы, женщины, утирающие слезы, идущие рядом с подводами, босоногие любопытные и испуганные мальчишки… Было чувство надвигающейся на страну катастрофы.Мое ученье, между тем, продвигалось и, наконец, мне сшили скромное «городское» платье, и учитель повез меня в Сарапул. Вот и училище – с трясущимися руками, бледная вхожу в комнату экзаменационной комиссии. Замечаю взгляд одного из принимающих, брошенный сквозь пенсне на мои треснувшие ботинки…Уж не помню, чем они мотивировали отказ принять меня, но экзамены я сдала легко. Так или иначе, оказалась я вновь в отцовском доме и принялась за знакомую работу. Игнатия взяли в армию, а работы дома, как всегда было невпроворот, куда больше, чем плодов от нее.Как и прежде, отец сеял хлеб, как и прежде, мы косили сено в лугах, жали рожь, мяли лен.Отец получал письма с фронта от Игнатия. Военная часть брата находилась в Армавире и он часто писал как богато живут некоторые мужики и какие тучные у них хлеба, но при этом батраков также много, как и в наших краях. Видно, на любой земле честному человеку доли не найти. |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.48.45 | Сообщение # 5
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
18. УЧИТЬСЯА я не теряла надежды выучиться. Не получилось с поступлением вгородское училище – ну, что же, буду учиться сама. Где-то я прочитала, что при
желании и воле можно окончить университет на дому. Достала я учебники, выписала
программу и теперь занималась целыми вечерами после работы. Тянулась к учебе и
моя младшая сестра Лена. Отец, бывало, посмотрит, вздохнет:- Хороших девок дал нам бог, да только доли нет…Гулянки молодежи по вечерам и знакомства с парнями меняпочему-то в ту пору не интересовали. Только одна мысль сверлила: не останусь
неграмотной, не останусь!Ну, а в воскресенье, как всегда, всей семьей отправлялись в лесза грибами, малиной, калиной. Придешь еще до восхода солнца, кусты осыпают тебя
росой, вымокнешь до самого ворота. Но вот появляются первые лучи – все
просохло, на душе весело, поешь песни и собираешь крупную, сладкую ягоду.За калиной ездили на лошади. Вломишься в кусты и рвешь еекрасные грозди, побольше, чтобы на всю зиму хватило. А уж после, когда
закончится лето, мама обсыплет ягоду мукой и поставит в чугунке в печь. К
вечеру калина стушится, сделается пахучая, из нее готовят ужасно вкусные
пироги…В село приехала с Украины семья Голубевых. С одной из них, Аней,я познакомилась. Была у меня еще подружка – Валя Марасанова, жила она в селе
Мушак, которой к тому времени слилось с поселком Вшивцевым и образовалось
большое село. В центре его стояла церковь, рядом дом священника, волостное
правление и двухэтажная деревянная школа, где работало человек шесть учителей.
Вот здесь то и сосредотачивалась вся культурная жизнь волости вместе с
прилегающими удмуртскими селами.В свободное время мы с подругами и бродили по окрестностям,мечтая о несбыточном. О чем же? Для меня, как я уже не раз говорила, – это
учеба.Отец решился рискнуть еще раз и повез меня в Сарапул устроитьхоть в какую-нибудь школу. Остановились мы в городе, у тети Стеши, она работала
посудницей в аптеке. Тетя нас встретила без особой радости, но, по-видимому, на
моем лице было написано такое непереборимое желание учиться, что она смягчилась
и разрешила мне остаться в нее.Жила тетя Стеша в подвальном помещении каменного здания аптеки.Она стала меня с папой угощать чаем с белым хлебом и колбасой, которую я ела
впервые, и, признаюсь, без особого удовольствия. Потом тетя повела меня наверх,
в «свою» аптеку и показала чудесную посуду и удивительный бак для получения
дистиллированной воды. Он был, как раз в работе и я видела, как по трубочке
каплет эта самая жидкость.- Для лекарств. – Шепотом объяснила мне тетя Стеша.Среди колбочек, пробирок и лекарств тетка ходила, чуть ли не нацыпочках, работу свою она выполняла с благоговением…
19. ВОЙНА НАЧАЛАСЬВ этот дом, как и в другие, уже шагнула война – тетин сын погибна германском фронте. В складах аптеки работали военнопленные австрийцы, к ним
местные жители уже привыкли и вдовушки, говорят, погуливали от своих мужей с
«ерманцами».Отец стал искать место, куда можно было меня пристроить. Пришлимы в чулочную мастерскую. Хозяин сказал, что работницы требуются, особенно такие
молодые, работа на вязальной машине несложная. Я было уж обрадовалась, но тут
же и разочаровалась, когда хозяин добавил, что прежде чем наняться к нему, надо
купить чулочно-вязальную машину. Повернулись мы с отцом и ушли, опустив головы,
не было таких денег в нашей семье вовеки веков…Устроили меня, в конце концов, ученицей в швейное ателье.- Вот поработаешь, Паня, до осени, а там, бог даст, учиться,пристроишься, – сказал мне отец на прощание с обычной бодростью в голосеНе очень то меня обманула эта бодрость, но делать нечего,рассталась я со своим родителем и так вошла в самостоятельную жизнь.Как и все ученицы, занята я была самой простой, но утомительной,неинтересной работой – гладила и сметывала, убирала после работы за всеми. Настоящего
дела никто не предлагал. Скоро увидела я, что многому здесь не научусь, пошла
искать другое место.Устроилась на кожевенный завод. Поставили меня мыть шерсть. Впомещении в больших чанах квасились кожи перед дальнейшей обработкой. Тут же, в
чанах и бочках, лежала шерсть, снятая с кож. Мы ее вынимали и складывали руками
в корзины. После – несли на улицу на мостки, где опускали в воду и палкой
вращали, пока постепенно шерсть не становилась чистой.Тяжело было мне деревенской девчонке, привыкшей к свежемувоздуху полей и лесов, в этих зловонных сараях и дворах. Словно праздника ждала
воскресенья, чтобы с тетей отправиться в лес за грибами.Через несколько месяцев ушла я с завода и вернулась к родителям.Но сидеть дома уже не хотелось и скоро вновь отправилась в Сарапул вместе с
подружкой Аней Голубевой.Поступили работать на строительство железнодорожного моста черезр.Каму. Поставили нас на откачку воды из кессонов. Этот труд не казался нам
очень тяжелым – девушки мы были крестьянские, здоровые, молодые.Жили в рабочем общежитии. Тут же за занавесками ютились исемейные, ночью плакали дети, в субботу и воскресенье ругались пьяные мужики,
били своих жен – шумная была у нас жизнь…Первую рабочую зарплату мы с Аней израсходовали на «городские»покупки. Я первые в своей жизни приобрела туфли, теплые калоши, материал на
платье и была бесконечно горда собой.Весной работали на отсыпке полотна железной дороги – рылитраншеи. Строительное начальство очень торопило, и трудились мы часто и в
ночную смену. Странно, идешь, бывало, после ночной в общежитие, а спать совсем
не хочется и усталости не чувствуешь. Солнце вот-вот взойдет, в полях и
перелесках. Уже завели свои песни птички, пароходы идут по блестящей от зари
реке и подают гудки в свежем утреннем воздухе. И тебе хочется петь и кричать о
чем-то, весело и громко. Молодость…К осени подружка моя Аня ушла домой, а я осталась. Тетя снабдиламеня какой-то теплой одежонкой, но на зиму надо было поискать работу
«потеплее».- Иди-ка, Паня, в няньки к господам, там сыта, одета будешь, –посоветовала тетя.Не хотелось мне в услужение – не изгладились еще в памятибатрацкие наши дни, но делать нечего – пошла наниматься. И вот нашлось мне
место горничной неподалеку от аптеки. Условия такие: смотреть за 6-летним
малышом, стирать за ним белье, гулять и, кроме этого, убирать в квартире,
причем полы мыть через день.- За месяц будешь получать полтора рубля и каждое воскресенье –пять копеек на французскую булку, – объявила хозяйка. – Только чтобы ни с кем
не зналась, домой никого не водила, сама никуда не ходила, а когда будете
гулять с малышом, то ни с кем не разговаривала.Хотела я сразу отказаться, но на первый раз смолчала. И напрасно– через месяц получила расчет. Не выдержала я договоренности. Во-первых, к тете
ходила, а это было не позволено, во-вторых – горшок мальчику подавала с
оговорками, и вообще вела себя как «шибко грамотная». Видно, недаром поработала
среди рабочих на строительстве – крестьянскую покорность с меня сдуло, и
характер уже не мог приспособиться к лакейской должности.Вернулась к тете. Стала ей в аптеке помогать мыть посуду, работыв избытке. Война свое дело делала. Приходилось обслуживать все большее
количество клиентов. А тут уж приблизился 17-ый год
20. РЕВОЛЮЦИЯВот как запомнился мне этот год. Прибегают раз на работудевушки, наши фармацевты, и смеются, шумят. Я не могу понять что же случилось.
Вышла в зал и вижу страшную картину – девчонки поставили стул и снимают со
стены портрет батюшки царя. Я молча заплакала. Подбежала ко мне рыжеволосая,
голубоглазая девушка, Маруся Каплан, и спрашивает: «Что ты, дурочка, ревешь?»- Зачем же вы царя-то сбросили со стены, – спрашиваю. – Ведьнельзя без него!- Дурочка ты, Паша, дурочка, – смеются девчонки. – Его не толькосо стены, но и с трона уже сбросили. Хватит ему на шее народной жить! Много ли
хорошего тебе царь-то дал, вспомни-ка?Нечего мне было сказать им, но происходящего я никак не моглапонять. Всю жизнь воспитывалась я в вере в бога, в царя-батюшку, а тут –
сбросили портрет и ходят по нему ногами! Вот, думаю, Игнат да Захар порадуются,
это они же все про Стеньку мечтали…- Паня, скоро ты все поймешь, – говорит мне Маруся. – Вотпогоди, завтра принесу билеты на постановку в бывшее дворянское собрание, там и
увидишь что надо.На следующий день после работы я в первый раз в жизниотправилась в театр. В бывшем дворянском собрании в Сарапуле показывали
спектакль «Черные вороны», о жизни монашек и монахов. То, что увидела на сцене,
показалось мне ужасным. Обман, лицемерие, блуд – и все это в святой обители! Я
еле высидела до конца представления, в голове все время вертелась мысль, что
это неправда, так подстроили. Так и сказала своей новой подружке – Марусе
Каплан. А она опять стала мне все объяснять, раскрывать глаза на истину.В этом же году я впервые увидела кино. Назывался кинотеатр«Одеон». В вестибюле были зеркальные стены, диваны кожаные, занавеси бархатные
– мне это казалось верхом роскоши. Кино было немое, но впечатление у меня
осталось как от чуда. Когда с экрана помчались на меня всадники, я инстинктивно
пригнула голову и хотела спрятаться под кресло. В это время тапер заиграл на
своем фортепиано веселую музыку и мне стало стыдно.Потом я часто, по возможности, ходила в кино, но еще долго немогла привыкнуть к этому чуду. Домой возвращалась без провожатых. Конечно, мне
были небезразличны молодые люди, но те, кто в основном ходил в кино с
презрением смотрели на кухарок, горничных и швей, считали их легкой и не
особенно заслуживающей внимания добычей. Так мне казалось и я старалась ходить
гордо, не отвечая на заигрывающие вопросы завсегдатаев.А город кипел. Везде вспыхивали многолюдные, шумные митинги,маршировали с песнями солдаты, какие-то люди совали в руки прохожим листовки,
все было так странно и весело.Мне все казалось, что я в каком-то сне и вот-вот проснусь, всепойму и буду так же как эти люди митинговать и отстаивать свои убеждения и,
если надо, драться за них… Но пока я еще оставалась деревенской девчонкой,
посудницей, с головой, полной сумбурных и беспорядочных мечтаний.Я, конечно, была суеверна, как все девушки моего возраста.Помню, гадала на святках. Надо было уединиться в комнате в рубашке, без креста,
который обычно мы носили на шее, распустить волосы и поставить перед собой
зеркало. Затем – зажечь свечу и положить перед собой кольцо. Дальше нужно было
долго-долго смотреть в зеркало, пока там не покажется твой суженый. Только не
надо этого суженого допускать до себя – не то он задушит!Вот я села, смотрю в зеркало, где отражается много свечей икольцо, жду, когда покажется суженый. В комнате полная тишина, окна занавешены
– мне жутко. Вдруг вижу – в зеркале появляется неясная тень человека. Лица не
разглядеть, видна только одежда – это мужчина в валенках и коротком,
подпоясанном ремнем полушубке, на голове – папаха. Он приближается, приближается
ко мне – я вскрикнула и выбежала из комнаты.Самое странное в этой истории то, что когда в моей жизнипоявился Николай Васильевич (будущий муж), то одет он был точно так же, как тот
“суженый”, пригрезившийся мне в зеркале…
21. ДОМОЙНо вот я возвратилась домой. А там уже большие перемены – всясемья в сборе. Пришел с фронта Игнатий, на одной руке у него перчатка, он не
снимает ее даже во сне – стесняется трех оторванных пулей пальцев. Bceгo
три-четыре года мы не виделись с братом – а как он изменился! Помню, перед
самым призывом, перед войной, вернулся он из Кунгура, где работал с маминым
братом дядей Егором на кожевенном заводе. Был он тогда настоящим городским
парнем – привез с собой гармошку и коньки, которых мы и не видывали в деревне.
Мне казалось, что играет Игнатий на гармошке лучше всех в деревне, а поет – ах,
как он пел! И была у него любимая песня – “Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
ты вся горишь в огне…”Теперь брат не прикасался к своей гармошке – не в перчатках жена ней. Был он худой, цвет лиц болезненно-желтый, видно, замучила совсем война.
И характер стал раздражительный, бескомпромиссный. Отец как то заговорил, что
вот царя убрали, народу легче будет жить, а Игнатий сразу вспылил, по лицу
пошли пятна.- Какой там легче, тятя, сказки все это. Пока власть у буржуев –ничего хорошего не жди.- Так ведь свобода, Игнатий, – робко сказал отец.- Тебе то что с этой “свободы”! – Крикнул брат и закашлялся. –Как сеял ты на плохой земле, на полосках, так и сеешь. А Бакулины да Бородудины
– лучшие земли к рукам прибрали. И войну не хотят сворачивать, губят нашего
брата в окопах!Смолчал тятя – да и что скажешь, взрослым стал сын, по уму иотца повзрослей, потому что всего нагляделся. Мать помалкивала, только взглянет
на Игната со слезами, мол, не волнуйся, сынок, нездоров ведь ты.Отец работал на своих длинных узких полосках – сеял рожь, овес,как и прежде. А земля была истощена и урожаи никуда не годились. Немудрено,
что, как и прежде, надо было наниматься работать у кулаков, чтобы хоть
как то обеспечить семью. A уж они-то использовали нас, как говорится, на все
сто процентов.Помню, жали мы овес у одного богатея. На хороших полях он ужеубрал, а тут осталось несколько гектаров бросовой земли, овес не уродился,
можно бы и бросить его, да разве кулак бросит. Тем более что сила наемная –
дешева.Пришли мы семьей на поле с литовками – видим, не возьмешь косой.Почва неровная, а стебельки короткие, тонюсенькие и на каждом по одному-два
зернышка. Отец говорит: “Ну, что ж, детки, возьмем его серпами”. Принялись мы
жать. Стебель от стебля далеко, возьмешь его, а он в ладони скользит, не
дается. Оглянешься назад – все стоит, будто и не жатое. Надо на колени
вставать. Через сотню шагов колени вспухли, волдыри вскочили, потом полопались.
Я плачу, но жну, вижу, и отец из последних сил работает, и мать, и Захар с
Игнатием. В тот раз поклялась я себе, что никогда больше не пойду работать
внаймы.И вправду, в тот год я работала на кулаков в последний раз…
22. ЕЩЕ ОДИН ПЕРЕВОРОТВ деревне было неспокойно – события в стране будоражиликрестьянские души. Тут и там говорили об учредительном собрании, о партиях, о
выборах. Для меня, конечно, все эти эсдеки, кадеты, меньшевики были не более
чем пустой звук. Не многим больше меня разбирался и отец. Слушали мы все только
Игнатия, единодушно признав за ним право быть в семье главным. И он объяснял
нам, что всякие там эсдеки и меньшевики пусть убираются псу под хвост, а
голосовать надо за список номер пять, то есть за большевиков, за мир, за землю,
за Ленина.И вот грянула Великая октябрьская революция. Игнатий первымсообщил нам об этом замечательном событии. Нас, девчонок, он тискал и целовал,
а шестилетнюю Нюpy подкидывал к самому потолку. Был он в этот день такой
сияющий и здоровый, что и мама прямо ожила, глядя на него.- Все, тятя, конец пришел буржуям! – Говорил Игнатий. – Теперьбудет у тебя и земля, и мир, и дворцы построим!Он вступил в партию большевиков и записался в отряд Краснойгвардии, со своими товарищами ходил по деревням, реквизируя у богатеев
имущество, землю. У нас в доме красногвардейцы были желанными гостями, отец их
принимал как сынков. А они и вели себя как братья. Захар наш, совсем еще
мальчишка, ему шел четырнадцатый год, тоже увязался за Игнатием, и, сколько не
гнали его – не отступался от своего.- Мы с Игнашей еще Антанту побьем, тогда и вернусь! – Говорил онмаме.Меня Игнат тоже привлек к делу.- Ты девушка грамотная, для нашего дела нужная. Будешь работатьв библиотеке.Какая уж там яграмотная. Но дело мне было по душе и я старалась как могла. Нашли мне книги,
среди них много политических. Дали и помещение – в верхнем этаже
реквизированного у какого-то лавочника дома. Устроила я библиотеку. Заказала
полки для книг, составила карточки и каталоги, привела в порядок помещение. И
вот – открылась моя библиотека! |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.49.28 | Сообщение # 6
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
23. РАЗРУХАА жизнь между тем все усложнялась. Общая разруха, царившая встране после войны, брала нас за горло. Как то незаметно исчезли из продажи
самые необходимые товары – мануфактура, спички, мыло, керосин. Теперь, даже
трудно представить, что тысячи, миллионы людей обходились без самого насущного.
Вечерами деревня словно вымирала – ни в одном доме не горели лампы. Богатые
мужики ехидно шептались: “Ужо, накормит вас большевистская власть!”Совсем трудно стало нашей семье. И раньше, конечно, ничего у насособенного не было, но все же кое-что покупали. Помню, к причастию мама шила
мне красивое голубое платье или вот как-то отец купил мне на кофточку белой
шерсти в полоску по 45 копеек аршин. Теперь шили-перешивали из старья, из
домотканого. А Нюра наша так вообще росла, как Золушка в лопаточках и в свои
семь лет не видела еще ни чулочек, ни платьица, ни туфелек.Но мы не унывали. Отец говаривал, бывало.- Нам, беднякам, не впервой тягости. Выдюжим! Лишь бы Ленинпобедил.Игнатий и Захар ушли с красноармейцами на фронт, остались мы уродителей одни девчонки, тянулись, как могли, чтобы помочь им выдержать тяжелое
время.Тут меня подкосила “испанка”. Лечить, конечно, было некому, всянадежда на здоровье. Лежала я в бреду на полатях, укрытая тряпьем и так было
тяжело, что хотелось уже поскорее заснуть навеки, лишь бы все кончилось. И
ничего, никого не было жаль, в том числе и себя. Но однажды утром я услышала,
как в комнате кто-то ходит и тихо разговаривает.- Тятя, ты? – Спросила я.- Жива, жива, Панюшка! – Обрадовался отец.И сколько радости было в его голосе. А мама плакала.Я поправилась и стала работать. И вот однажды к нам домой пришлаповестка – извещение о том, что меня вызывают на курсы в Елабугу. Оказывается,
отдел народного образования набирает группу молодежи на внешкольные
трехмесячные курсы. Советская власть, будто чудом, узнала о моем неистребимом
желании учиться!
24. ПЕРВЫЕ СТУПЕНИПриехало нас в Елабугу несколько десятков человек, все детибедняков, образование низшее. Стали нам читать лекции по разным предметам. Это
была своего рода подготовка для последующей учебы – нас собирались отправить в
Казань. Мне особенно нравились лекции по химии. Маленькая женщина показывала
опыты, демонстрируя свойства кислорода и водорода. Все мне казалось
волшебством. Слушала лекцию по русской литературе и едва сдерживала слезы от
нахлынувших чувств. Какие замечательные слова находили наши великие поэты,
воспевая природу, описывая сокровенные движения человеческой души!Устроили в школе литературный концерт. Выступали самодеятельныеартисты, среди них мальчик и девочка лет по 12. Дети пели:Не шуми ты, рожь, спелым колосом.Ты не пой, косарь, про широку степь…Для меня рожь и степь не были отвлеченными понятиями, они быличастью моей жизни. Нахлынули воспоминания и я плакала от того, что жалела свое
детство, юность и завидовала этим детям, что вот у них настоящее детство, что
они могут вот так выступать и учиться. Мы же росли в тяжелом труде, в черных
тесных избах, нас заедали вши и тараканы, во время сна в уши могли залезть
какие-то уховертки… И я радовалась за этих детей, да и сама чувствовала, что
впереди меня ожидает светлая, настоящая жизнь.Через месяц нас, «курсантов», отправили в Казань. Ехали набарже. Никаких, конечно, удобств – на всех пассажиров один туалет, у которого
не убывала очередь, еда всухомятку, вместо коек – нары. Но все это скрашивалось
красотой Волги, нашей молодостью и, главное, надеждами, что едем мы,
крестьянские дети, в большую жизнь.В Чистополе сошли на берег, накупили там яблочных пирогов.Столица Чувашии славилась тогда своими яблоневыми садами. Наконец причалили к
дебаркадеру в Казани. От Волги до города шли пешком. Дорога показалась мне
неприветливой и долгой. Проходили мимо бывшей татарской крепости и башни
Сулумбека, я вдруг вспомнила все, что знала о татаро-монгольском иге и у меня
шевельнулось какое-то неприязненное чувство к городу. Сейчас вспоминаю об этом
с улыбкой…Разместили нас в какой-то благоустроенной школе, где раньшеучились дети дворян. Не успели мы еще расположиться, как девушки наши стали
хозяйничать – забарабанили на пианино, стали танцевать, петь, одним словом,
«дурить». Мне же было не до танцев – за время дороги ботинки мои развалились и
я стала прикреплять подошву подобранной проволочкой. Кое-как закрепила и пошла
в город искать барахолку. Чего только не было в этом магазине под открытым
небом! Товары лежали прямо на земле, купить здесь можно было все, начиная от
старых комплектов журнала «Нива» до барских богатых шуб.Подобрала я себе лаковые туфли, черные с какой-то белойполоской, долго торговалась, потому что всех моих денег не хватало, наконец
торгаш уступил – туфли были большого размера, как раз для моей крестьянской
ноги, а городских покупателей, видно, было немного. Кстати, оказалось, что туфли
были сшиты на совесть, я так и не смогла их до конца сносить. Когда уже
закончила рабфак и приехала домой, увидела их – валяются у матери под кроватью.Вернулась с барахолки и отправилась с девчонками искатьуниверситет. Девчата будто с ума посходили – развеселились, бегают по улице,
щебечут, смеются. Решила я отделиться от группы и пошла самостоятельно. Нашла
университет, осмотрелась там, отдохнула. Скоро подошли и наши девушки, изрядно
уставшие.- Смотрите, девчата, наша Паня уже здесь! – Удивилась Лина Векшина.– Ты когда это успела? – Спросила она, подходя ко мне. – Смотри, какая
самостоятельная. Все идут вместе, а она – особняком.- Я не хотела отделяться, просто я уже находилась и устала, –начала, было, я оправдываться.- Но Лина меня перебила.- Да ладно, молодец, смотри, как жарко на улице, а мы бесились иуже выдохлись.-У меня вообще такой плохой характер, – снова сказала явиновато. – Спорить – не спорю, но делаю то, что считаю нужным. Иногда я собой
недовольна. Почему то всем хочется смеяться, а мне нет. Или люди печалятся –
мне же кажется это смешным… Тятя мне говорил, что трудно в жизни будет.- Ничего, что трудно, зато будешь жить своей, а не чужой жизнью,– сказала Лина очень серьезно. – И не стыдись этой своей черты. Она называется
самостоятельностью. Я вот стараюсь в себе ее развить, но никак не получается. А
у тебя значит характер лучше. Пусть не сразу приходишь к какому то выводу, зато
он у тебя свой и уж, наверное, от него не отступишься.- Да, это верно, – согласилась я, удивляясь, как эта девушка,ровесница мне, так тонко понимает мою психологию.- Вот и будь сама собой, – заключила Лина. Похлопала меняободряюще по плечу и побежала к остальным.Девушка эта, удмуртка по национальности, потом стала известнойпоэтессой.В этот же день мы собрались сфотографироваться. Я хотела идти вчем приехала, но Лина сказала, что эта память на всю жизнь и дала мне юбку,
блузку и сделала прическу.С той поры прошло много времени, фотография девушки в белойкофте у меня перед глазами. И трудно мне поверить, что такой юной, здоровой и
красивой я была…К началу занятий на курсах всех поместили в гостинице, вотдельных номерах, которые показались мне роскошными: плюшевые диваны, зеркала,
белоснежные простыни. Питались мы в столовой по талонам, кормили хорошо. Все
это было для нас как манна небесная. Но мы-то знали, что это не упало с неба, а
взято с боем нашими братьями по классу.Днем занимались в университетских аудиториях, лекции читалиседые, прославленные профессора. Мы впитывали каждое их слово и движение, жадно
следили за опытами, старались делать все, что полагалось по программе, как
можно лучше, занимались до глубокой ночи. А вечерами нас часто водили в оперу,
там я впервые услышала «Фауста» и «Севильского цирюльника» и «Демона».
Крестьянские дети шли в культуру…Курсы подходили к концу и в коридоре появилось объявление,извещавшее о том, что те из нас, кто захочет остаться при университете, будет
зачислен на только что организованный рабочий факультет, где получит более
систематизированные знания, а затем сможет стать и студентом.У нас сразу же разгорелись споры – оставаться ли. Большинстворешило, что надо продолжать обучение.- Ну, а ты, Паня, снова имеешь собственное мнение? – СпросилаВекшина. – Ты ведь, очень хочешь учиться?- Да, очень, – сказала я. – Но ведь еще идет война, Колчакнаступает, а в деревнях нет грамотных людей, которые смогли бы разъяснить
политику ленинской партии. Для чего же мы были на курсах и жили в этих дворцах?
Разве не для того, чтобы поделиться своими знаниями с теми, кому они сейчас
нужны?- Ну, ты у нас прямо агитатор, – сказала Лина. – Я, пожалуй,тоже не останусь. Будет время поспокойнее – приедем доучиваться.Я говорила высокие идейные слова не потому, что хотела кого-тосагитировать. Скорее всего, проверяла себя, свою решимость. Ведь получая блага
от советской власти, я ни на минуту не забывала Игнатия и Захара, которые
сейчас дрались с белогвардейцами за нашу хорошую жизнь. Неужели же буду в
стороне от этой борьбы? И когда на распределении меня еще раз спросили, не хочу
ли я остаться при рабфаке, я твердо ответила, что нет, поеду в деревню.
25. СНОВА В ТРУДИ вот из Казани, из прекрасных условий, которые нам предоставилив университете, я снова вернулась в свою темную, еще больше обедневшую за годы
разрухи, деревню. Стала работать – организовывала избы-читальни, ездила по
волости, выступая на крестьянских сходках. Читала людям газеты, учительствовала
в кружках ликвидации безграмотности.Конечно, условия были самыми тяжелыми для ведениякультурно-просветительской работы. Голод и бедность вошли в крестьянские избы.
Начались эпидемии. Заболела моя семья – тиф уложил нас всех, но к счастью, по
очереди (если это можно назвать «счастьем»). По крайней мере, вначале без
памяти валялись я, мама и отец, а Лена ухаживала за нами, чуть мы стали
поправляться – свалились она и Нюра. Наконец, кое-как выкарабкались все. После
ходили постриженные наголо, истощенные.А тут как раз начал свое наступление Колчак. Братья продолжаливоевать с белыми. До нас доходили вести о тяжелых боях, об отступлении красных
частей. Во время одного из них мои братья переплывали реку Каму, дело было
поздней осенью, Игнатий сильно простыл и заболел туберкулезом. Возвратился он
домой полуразрушенным человеком – весь изранен, больной, с потухшим взглядом.
Все отдал войне. А Захар, он ведь был совсем мальчик, пришел с виду целым и
даже не раненным, но что-то неладное случилось у него с головой – стал
заговариваться, преследовали его галлюцинации. Все, бывало, прислушивался –
казалось, ему, что кто-то зовет на помощь там, за оврагом. Вскочит Захар с
кровати, схватит винтовку – и на улицу. Бродит всю ночь, а под утро
возвращается обессиленным.Однажды Захар сказал, что поедет в Астрахань и не вернется, покане заработает на тройку коней. Отец заплакал, обнял сына, словно
предчувствовал, что никогда больше не увидится. Так оно и случилось. Вначале
приходили к нам письма из Астрахани, а потом замолк Захар – так по сегодняшний
день и не знаю я, куда сгинул мой младшенький брат. А Игнат умер от ран и
туберкулеза…Ну, я тут забежала далеко вперед. А пока шла война с белыми иинтервентами, мы в селе старались как то помогать новой власти,
пропагандировать ленинское учение.Я организовала в Мушаке первую ячейку РКСМ, вступила в партиюРКП/б и профсоюз работников просвещения. И чем тяжелее было вокруг, тем больше
росла у нас, молодых коммунистов и комсомольцев, решимость отдать все для
победы нового строя. Бывало, после собраний поешь «Интернационал», а по коже
бегают холодные мурашки…В марте-апреле вместе с другими коммунистами я эвакуировалась вВятские Поляны. Домой вернулись только после разгрома Колчака. Работать стала
снова в своей районной библиотеке, участвовала в первой всероссийской переписи
1921 года.
26. УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ!Работая по деревням и в библиотеке, я не успевала читатьлитературу, заниматься самообразованием и, в конце концов, поняла, что если
хочу выучиться, то должна ехать и поступать в какое-нибудь учебное заведение.
Волостное начальство мне, конечно, отказало и я решила обратиться за помощью в
газету «Беднота», издававшейся в то время в Москве.И вот пришел на нашу почту пакет на мое имя. Весь он был всургучных печатях и своим видом внушал уважение. Заведующий почтой, вручая мне
его, сказал с улыбкой: «Ну, Порываева, теперь уедешь от нас, никто тебя не удержит!»Так и получилось. Волостной отдел народного образования дал мнекомандировку и литер на бесплатный проезд до Перми. Прихожу домой, делюсь
радостной новостью с сестрами. Лена читала в это время книгу, тут же вскочила и
говорит: «Я тоже не останусь, поеду учиться!»Отец посмотрел на нас, тяжело вздохнул.- Куда вы, девчата, поедете, голод ведь, поумираете, невыучитесь.- Ничего, как-нибудь, тятя, – в один голос ответили мы.Он только рукой махнул, мол, что я сделаю, езжайте, а мамавсплакнула. И мы стали собираться в дорогу.
27. ГОЛОД1921 – это был самый голодный год. Дымка горячая стояла надземлей, над полями – все травы и хлеба выгорели. Уже летом не было у крестьян
муки, собирали крапиву и лебеду, примешивали к еде. Потом стали есть одну
траву, примешивали к муке все, даже опилки, лишь бы как то заполнить истощенный
желудок. Началось в стране великое бедствие. Люди снимались с обжитых годами
мест и отправлялись на поиски хлеба.Мой дед по матери Митрофан Александрович Красноперов с семьейрешил отправиться в Ташкент. Доехали они на лошади до станции Агрыз, там надо
было садиться на поезд, но пока выправляли билеты их обокрали. Все-таки нашли
как-то денег, поехали, но по дороге заболели сыпняком и в Екатеринбурге
(Свердловск) их сняли с поезда. Все умерли, кроме младшей, Евдокии. Она
добралась до нас и рассказала об этом.И вот, в такое время мы с Леной рискнули уехать из дома не захлебом насущным, а учиться. Добрались до Перми, явились в институт. В приемной
комиссии рабфака посмотрели наши документы и говорят, что места уже все заняты
и к тому же:- Девушки, этот год тяжелый, вам будет очень, очень трудно.Может быть, отложите на будущий?Мы не согласились. Члены комиссии переглянулись.- А помогать вам кто-нибудь будет?- Нет. Но все же мы хотим учиться, – твердо заявили мы ссестрой.Один из принимающих засмеялся и говорит другому.- Вот так, коллега, такие кадры идут из революции!Направили нас в филиал Пермского рабфака в город Кунгур.Снабдили направлением и литерами. Хлеба только не дали. Приехали, поместили нас
в помещение бывшего женского монастыря. Через несколько дней говорю я Лене: «Ты
поживи пока одна, а я съезжу домой, может что-нибудь из еды достану, тем более
что занятия еще не начались». Родители меня встретили с радостью, но помочь оказалось
нечем. Тогда отец понес продавать нашу единственную фамильную драгоценность –
зингеровскую швейную машинку. Дали ему за нее продуктов, поделился отец со мной
и вернулась я в Кунгур.Сестра мне сообщила, что заходили к нам в «келью» три парня, удмурта,один такой веселый, остроумный и красивый. Мол, хочет с тобой познакомиться.Вечером слышу – в коридоре кто-то вовсю распевает арию тореадораиз оперы «Кармен». Лена шепчет: «Он». Заходит певец – молодой, одних со мной
лет, выше среднего роста. Видно, парень бывалый, глаза веселые, смелые. Сам в
красной дубленой шубе, затянут солдатским ремнем, на голове – папаха, которую
он при входе снял. Тут-то я и вспомнила, как гадала в зеркало на Крещенье, и
показалось мне, что точно такого видела. «Вот он мой суженый», – сказала себе,
но вида не показала, разговаривала довольно холодно. Зашли его товарищи –
шумные, крикливые как воробьи. Но успеха у нас они тоже не имели.Позже нас переселили в отдельную комнату, а рядом, какспециально, снова оказались эти удмурты и Коля – тот самый горластый
«тореадор».В ту зиму холод проморозил стены общежития, питание длястудентов организовать еще не успели. Мы помаленьку занимались – ходили на
лекции, готовили задания, сидя в валенках и шубейках, с подведенными животами.
По истории нам читали о развитии общества, по математике – повторяли дроби…После занятий возвращаемся с Леной в общежитие – слышим усоседей весело, где-то раздобыли дров, рубят, варят картошку, запах идет… И
опять певец вовсю горланит, что-то из «Трубадура». Причем и друзья подобрались
у него такие, что могут среди ночи затянуть песню, не поверишь, что это
удмурты. Я ведь жила среди них и знала, что народ они, в общем, очень тихий,
даже забитый. Видно, сильно повлияло на парней то, что вырвались из деревни и
приехали на учебу. Встретил как то меня певец в коридоре, поздоровался, я ему и
скажи, что, мол, все поешь, Коля? А он мне: «Хватит, намолчались, теперь
удмурты свое слово скажут, на то и революция!» Сам смеется, не поймешь, то ли
шутит, то ли серьезно. Посмотрел он на меня, спрашивает: «Трудно вам с
сестренкой насчет еды? Так заходите, поделимся, мы, как и вы, не из кулаков.
Придешь?»Ничего я ему неответила, хотя он мне понравился. На другой день не слышу в коридоре громкого
голоса, никто не поет, не хохочет. День прошел, два, неделя. Приходит к нам
одна девушка и говорит, что она невеста Николая, правда, он ее, почему то не
пускает в комнату, наверное, болен. Попросилась у нас переночевать. Наутро
ушла, когда мы еще спали. Оказалось, обокрала она нас. И брать то было почти
нечего, но все же забрала последнее. Я кинулась к Николаю в комнату – там
закрыто. Комендант сказала, что Николая Князева увезли в больницу – у него тиф.
Его друзья, тем временем, забрали все его вещи и уехали домой. Я кинулась в больницу,
а там объявили, что к тифозным никто не допускается. Тяжело стало не душе –
очень уж хороший был парень и так быстро закончилось наше знакомство. |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.50.09 | Сообщение # 7
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
28. БУДНИРодители прислали нам помощь: мешочек сушеных грибов и зеленоймуки из лебеды. Соли у нас не было, но мы с Леной затопили печь-голландку и
сварили похлебку. А еще сестра замесила зеленую муку и испекла (без масла,
конечно) лепешки. И вот стали мы этим питаться. Грибы – еще ничего, шли
помаленьку, но лепешки из лебеды я не могла проглотить, как будто камни во рту.
Лена как то ела. На ногах все же держались.А учеба шла. Водили нас и на экскурсии, особенно запомнилась взнаменитую Кунгурскую пещеру. Был холодный зимний день, на ногах была кожаная
обувь из-за сырости. На склоне горы вблизи реки Силвы находился вход в эту
пещеру. На стенах было множество надписей на русском и иностранных языках – и в
те годы находились любители увековечить свое имя. Проход в пещере узкий, в рост
человека (разумеется, речь идет о тех годах, сейчас я не знаю в каком она состоянии).
Когда вошли сразу попали в «Бриллиантовый грот». Наружный воздух, конденсируясь
на стенах, образовал всевозможные ледяные и снежные наросты, переливающиеся в
свете факелов как волшебные кристаллы. Игра света и теней помогала воображению
оживить фантастические скульптуры и композиции, образованные природой.Дальше попали в небольшой грот, стены которого были образованыледяными глыбами. Экскурсовод пояснил, что это осталось еще с эпохи
обледенения. В следующий зал поползли на четвереньках. Сталактиты и сталагмиты
образовали сказочные и таинственные переходы, между ними, попискивая, носились
летучие мыши. Их можно было увидеть, только подняв голову вверх – туда, где
сквозь узкую щель в скале падал дневной свет. Дальше мы наткнулись на подземное
озеро. Остановились у кромки воды и экскурсовод объяснил нам, что здесь найдены
следы стоянки древнего человека.Кунгурское отделение рабфака, на котором мы учились, перевели вПермь. Не все поехали на новое место – многим надоел голод и они отправились
домой, где можно было хоть как то пропитаться. Мы с Леной решили, что будем
учиться столько, на сколько хватит сил и если даже не будет – все равно не
бросим рабфак.Во втором полугодии к нам пришли новые преподаватели, сталипроверять наши знания. Помню, по русскому языку предложено было написать
сочинение на вольную тему. Я решила рассказать о грозе, которую однажды
пережила у себя в Дряхлах. Мы возвращались с рыбалки, когда нас застали первые
капли дождя. И сразу ударила молния, расколов небо над головой, ударил гром, да
такой страшный, что мы попадали на землю. И началось! Все сверкало! Молнии и
гром перекрывали друг друга! Полуоглохшие, ослепшие вжимались мы в напоенную
дождем землю…Об этой страшной грозе я и написала. И даже предложила своеистолкование причины таких необыкновенных явлений на Урале. Я считала, что так
как горы наши богаты ископаемыми, поэтому они и притягивают электричество и над
ними чаще бушуют грозы. Не помню, какую оценку получила, но во всяком случае не
двойку – это точно.Хуже получилось с алгеброй. Преподаватель предложил нам примерына умножение многочленов, а мы это не проходили. Что делать? Мы с Леной что-то
там написали и в результате нас не отчислили, а дали задания на осень. Но это
для нас не страшно, если надо постараться – мы постараемся!Дирекция рабфака (заведующим был тогда тов.Щепетов), как могла,пыталась облегчить положение студентов. Выдали нам на человека по пуду овса и
мы сразу отправились на барахолку менять его на продукты. Потом уже
организовали столовую, в которой кормили один раз в день. Давали 300 грамм
сырого овсяного хлеба (сожмешь в руке – вода капает) и похлебку из требухи,
заправленную мукой. Бывало даже, что давали по сто грамм омлета. Проглотишь все
это – и ждешь следующего дня.В общежитии выдали нам грубые одеяла. Посредине нашей комнатыстоял стол для занятий. Мы с сестрой так рады были, что учимся. Занимались с
удовольствием, порой засиживались до самого утра.В выходные дни устраивались субботники по заготовке дров.Неподалеку от рабфака находился оперный театр. Нам часто давалибесплатные билеты. И снова я слушала «Фауста», «Севильского цирюльника». Сами
мы тоже устраивали концерты, на которые приглашали заводских «синеблузников».Пришла весна – все вокруг зазеленело. Вечерами мы ходили наберег реки Камы, в так называемый, «Козий загон» – несколько жалких деревьев,
обглоданных козами. Но гулять становилось все труднее. Ни природное наше
здоровье, ни молодость уже не могли переносить постоянное недоедание. Силы наши
были на исходе – мы с Леной еле взбирались на второй этаж нашего общежития. Но
надо было сделать последний рывок – завершить учебный год. И мы успешно с этим
справились и уехали с сестрой к родителям.Дома ждали плохие новости. Умер брат Игнатий. Не было вестей отЗахара – где-то далеко зарабатывал он на свою тройку, так и пропал парень без
вести. Отец получил от государства землю, но работать на ней уже было некому и
нечем.Пошла с отцом на сенокос. Должно быть, я сильно ослабла за времяучебы, потому что сразу покрылась потом, платье хоть выжимай. Кстати, платье на
мне было единственное – нас ведь с сестрой обворовали. Мама стала нам
соображать кофты из старых шерстяных платков, из бязи, выданной отцу в
кооперативе.Чтобы как то поправить нас после голодовки, родители варили намкрапиву и лебеду. Собирали мы грибы свинорои – их называли так за то, что они
росли в местах, где рылись свиньи. Наберем их много, целую телегу, сварим и
казалось нам тогда, что ничего вкуснее и не бывает. А недавно я попробовала
этих свинороев – совсем безвкусные. В то лето насушили мы их побольше, на
случай, если голодовка повториться – оставлять учебу мы все же не собирались.Ходили мы и за калиной, и за щавелем, за смородиной, за малиной.Готовили впрок на следующий учебный год. Вечерами при лучине занимались
подготовкой к пересдаче алгебры. Подошла осень. Нагрузились мы домашним добром
и заготовленными лесными продуктами и поехали продолжать учебу.Сдали переэкзаменовку. Преподаватели были удовлетворены, увидев,что мы серьезно взялись за учебу. В эту зиму рабфаковцам стало легче: появилось
трехразовое питание, выдали форму – английские гимнастерки, девушкам юбки, а
парням брюки. Общежитие у нас было светлое, с электричеством, но дрова приходилось
заготавливать. Раз в неделю студенты ездили рубить лес за завод в мотовилиху.
Были хорошие библиотеки – научная и наша, университетская. Вот только бумаги
писчей не было, писали кто на чем найдет: на старых газетах, книгах.В этом же году вернулся учиться на рабфак наш старый знакомыйКоля Князев. Его, почему-то стали принимать на первый курс, он возмутился,
сказал, что учился на третьем – допустили до второго. Он нам рассказал, что
отыскал своих «друзей» и вернул некоторые вещи, в том числе и хорошую шубу, а
за остальное ему заплатили продуктами. Учился Коля на математическом отделении.
На рабфаке отзывались о нем как об очень способном студенте. Мы с сестрой были
на биологическом отделении.В эту зиму к нам приезжал нарком народного образования А.Луначарский.Он присутствовал на занятиях второго курса и сидел на первой парте там же, где
посадили и Николая Князева, чем тот впоследствии очень гордился и добавлял, что
даже успел поговорить с Луначарским.Я занималась общественной работой. Как молодого коммуниста меняприкрепили к женотделу и я проводила читки газет, политинформации. В то время
Троцкий навязал партии дискуссию и у нас, на рабфаке, проходили горячие
дискуссии. Студенты-коммунисты осуждали так называемую «оппозицию».
29. НОВАЯ ЖИЗНЬВ этом же году я вышла замуж за Николая Васильевича Князева. Пообычаю тех лет фамилию не сменила. Оба мы били коммунисты, но сказать по
правде, воспитаны по-разному. Николай считал, что женщина создана для семейного
очага, был напичкан идеями о превосходстве мужчины и в шутку и всерьез повторял
домостроевские изречения типа: «Бей жену хоть соломинкой», «Люби, как душу
тряси как грушу»… Мои родители всю жизнь прожили без ссор, для меня были
странны эти манеры любимого, приходилось приспосабливаться, думала, со временем
пройдет, но надо сказать – ошиблась.Николай Васильевич вырос сиротой. Отца его, Василия Устиновича,середняка, торговавшего лесом, убила собственная лошадь. Лягнула в живот –
получился заворот кишок. Сосед поехал за фельдшером, да по пути напился, пока
проспался – человек умер. Самогону пили много в удмуртской деревне, где родился
мой муж, и его мать, Акулина Александровна, оставшись в 32 года вдовой,
принялась приторговывать им. Сыновья нередко прикладывались к этому зелью – это
и сказалось на дальнейшей судьбе Николая Васильевича.Старший его брат Иван женился на дочери агронома, считалось, чтоэто богатые люди – ведь выучиться было непросто, уж это я знала по собственному
опыту. Молодого мужа скоро взяли в армию – началась первая империалистическая
война. Николай переписывался с братом – одно письмо сохранилось у меня до сих
пор. Иван писал, что служит связистом, скоро идет в бой, останется ли жив –
неизвестно. В этом бою его и убили.Жена брата вместе с младенцем Игорем жила в Тукташе у свекрови.Туда же после женитьбы привез меня Николай. Свадьбы у нас никакой не было – в
то время это считалось пережитком прошлого, тем более для коммунистов. Свекровь
встретила меня с виду неплохо, но то и дело на своем удмуртском языке пилила
сына, что взял бесприданницу. Так она Николаю говорила лет пятнадцать, пока,
наконец, он не сказал ей: «Мать, имей же совесть, у меня пятеро детей, а ты
меня разводишь». Было это уже в далекой Восточной Сибири в Борзе и свекровь,
упав на колени, прокляла сына и уехала на родину. Потом вернулась и умерла на
Алдане, куда занесла нас судьба в 1937 году… Но об этом позже.В то время, приехав молодоженами в Тукташу, мы сразу сталиработать по хозяйству. А свекровь, хотя и вдовая, жила неплохо. Была у нее
корова, лошадь, овцы, свиньи, хороший дом и амбары.В тот же год решили мы с Николаем навестить и моим родителей.Отправились пешком. Это было наше «свадебное путешествие». Хорошо нам было
вдвоем идти по полям, лугам, ночевать в селах, где брали на обед крынку молока,
пили чай, разговаривали с хозяевами о жизни. Около одной деревни в траве, уже в
сумерках, услышала я какое то шуршание. Присмотрелись – а там серенький такой
ежик. Перекатила я его в платок, в деревне дали нам корзинку, так с нами он и
путешествовал. После привезли мы ежика в Вятку (Киров) и сдали в
государственный музей.Родители мои тогда жили уже в новом починке в трех километрах отсела Мушак, рядом с речкой Крикмас. Они построили небольшую усадьбу с
сараюшками и жили вместе с моей младшей сестрой Нюрой, в ту пору ей было лет
десять. Нас, молодоженов, устроили на сеновале. Избушка показалась мне уютной,
мама посадила под окнами мальвы, а отец – яблоньки. Сколько я помню, отец
везде, где мы жили, садил яблоневые садики, но как-то все получалось, что
приходилось уезжать, и урожаи доставались другим. «Ничего, – говорил тятя, –
важно, что людям досталось».Вечерами пили чай. Мама рассказывала о жизни на новом месте,говорила, что природа здесь хорошая, а земля – не очень. Сказала, что если
увидим змею, то не бойтесь, это уж, здесь их так много, что живут они даже в
конюшне вместе со скотом.Уезжая от родителей, договорились, что на следующее лето отец,Лена и Нюра приедут к нам в Тукташ. Так они и сделали. Удмуртская деревушка им
понравилась. Ведь расположена она была в лесу, рядом с которым текли две речки,
была и мельница – тихо, уютно. Нюра так и осталась в Тукташе. Мы ее устроили в
школу крестьянской молодежи в Ягошуре.Мне хочется поподробнее рассказать о нашей младшей сестричке.Нюра так же, как и мы, хотела выучиться. Жила она в школьном общежитии, а в
Тукташ приходила за продуктами. Однако так продолжалось не долго. Так как меня
с Николаем уже не было в деревне, то свекровь решила, что помогать родственнице
не стоит. И когда Нюра зимой, как обычно, пришла за продуктами, свекровь ей
отказала. Вывезли сестру за село и оставили на дороге. Пошла она пешком в свой
Ягошур. А тут началась метель и она стала замерзать. Хорошо, что попался
попутчик, он помогал ей идти и не давал упасть, хотя Нюра в своей нищей
одежонке уже совсем замерзла и обессилила. Кое-как добралась она до Ягошура.
Чтобы учиться, Нюра устроилась в няньки. Ухаживали за детьми и за это хозяева
ее кормили.Когда мы вернулись на летние каникулы в те края, то узнали отсестры, что она так обморозилась и до сих пор тело ее покрыто язвами. После
этого Николай поругался с матерью. Забрали Нюру к себе и стали лечить гусиным
жиром. Она поправилась.В дальнейшем, окончив школу, Нюра поехала к сестре Лене, котораяучилась в Кировском пединституте. Лена помогла ей устроиться в сельхозтехникум.
Закончила Нюра техникум без всякой помощи со стороны. Затем пошла на рабфак, а
затем поступила в сельхозинститут. В то же время, без отрыва от учебы, она
окончила медицинские курсы и, когда началась война с Финляндией, ушла на фронт.
Сестра мне писала, что работает хирургической медсестрой и никак не может
привыкнуть к этому. Когда доставляли раненых или обмороженных и врач начинал
резать живое тело, то Нюра теряла сознание. Приходилось и ей оказывать помощь.
Но после привыкла и до самого конца войны проработала медсестрой.После, когда вернулась, Нюра продолжила учебу в институте. Новидно не суждено ей было получить высшее образование – началась Великая
Отечественная война. И сестра в первый же день ушла на фронт. Прошла всю войну
до самого Берлина, была удостоена многих правительственных наград.Когда разгромили фашистов, Нюре было за тридцать и она былаветераном двух войн. Решила она поступить в медицинский институт, ведь опыта у
нее было достаточно. Сдала экзамены в Ленинграде, но снова неудача – не нашлось
в городе общежития, много зданий было разрушено. Вернулась Нюра в Пушкин,
закончила в сельхозинститут и была направлена работать в Карело-Финскую АССР
зоотехником в совхоз станции Хитола. Там вышла замуж, родила двух сыновей и дочь.Отец, который мечтал о том, чтобы младшая дочь получила высшееобразование, ждал, когда же после войны Нюра приедет его навестить, но так и не
увидел ее. Он умер в ноябре 1946 года, а маму я забрала на Дальний Восток, в
Мариинск, где в то время я с Николаем Васильевичем работала. Там мы ее и
похоронили на берегу Амура в 1951 году.Но вернемся в те годы, когда мы с мужем были еще студентами.Приехали мы с Николаем в Пермь, снова стали учиться на рабфаке. В это время
группу учащихся, в том числе и нас, послали в Москву, для смычки города с
деревней (так это тогда называлась). По пути в столицу останавливались в
Ярославле. Город был красивым, но еще оставались разрушения от восстания,
организованного ярым антисоветчиком Борисом Савинковым.В Москве нас поместили в общежитие на Красной Пресне, выдалибесплатные билеты на трамвай, неплохо кормили. Мы ходили на экскурсии,
концерты, участвовали в митингах. Николай Васильевич много выступал как молодой
коммунист, выходец угнетаемой при царе удмуртской нации, получившей от
советской власти все права. Я после дневной суеты сильно уставала – ждала
ребенка. Побывали мы в церкви Василия Блаженного, в тот год там еще шла служба,
а также в храме Христа-Спасителя. Мне он показался очень красивым и было жалко,
что впоследствии этот памятник русского зодчества был разрушен. Ходили в
Кремль, туда пропускали только по партийным билетам.Вернулись на рабфак, отчитались о поездке в Москву и с большимвдохновением приступили к учебе. Мы знали, что будем первыми культурными
кадрами новой советской власти, в которых она так нуждалась.В октябре 1923 года я родила сына, которого в честь Ленинаназвали Владимиром. Николай Васильевич, когда приехал забирать нас из больницы,
забыл мою обувь. Много было смеха! Привезли мы Володю в комнатку нашего
общежития, положили спать на стол, а ночью он упал к нам на кровать. Утром
стали его купать в глиняной жарнице – тельце внутри, а головка и ножки –
наружу. На другой день пошел мой Николай Васильевич к директору, тот выписал
ему два листа железа, из которых он своими руками сделал младенцу ванну и еще
ведро для хозяйства. Обрадовалась я, что молодой муж оказался мастером на все
руки.Занятия я не бросала. Сынок рос. Благо, что учебный корпуснедалеко и я бегала с уроков кормить его. Комсомольская ячейка рабфака устроила
комсомольские «крестины» – торжественное собрание, на котором новорожденному
было присвоено имя и даже выдано удостоверение: Князеву Маю Николаевичу. Но
звали мы его, разумеется, Вовой.Как ни старалась я, но в связи с рождением ребенка, заниматьсястало трудно. Я осталась на второй год на четвертом курсе. Николай Васильевич
уехала домой и его избрали там председателем Ягошурского волостного исполкома.
А я закончила рабфак через год, в 1925 году. За это время произошло немало
событий: была объявлена новая экономическая политика – НЭП, умер вождь
революции Владимир Ильич Ленин.Мы с мужем поступили учиться в Вятский педагогический институт:я на агробиологическое, а он – на математическое отделение. Нам дали комнатку
на нижнем этаже института, в бывшем епархиальном училище и началась новая
жизнь. Сын помаленьку вырастал, падал, расшибался, гулял один во дворе,
выходил, бывало, даже в город. Носил буденовку, неведомо как попавшую к нам,
играл войну, выступал с папой на самодеятельных концертах, чем немало смущал
меня, сидевшую в первой ряду.Идет, бывало, по коридору института с книжкой под мышкой.Встречает его кто-нибудь:- Куда пошел, Вовик?- Интегралы сдавать!Заходит прямо в аудиторию, где папа занимается по математике упрофессора Белоновского. Тот его встречает с улыбкой, усаживает за стол, дает
бумагу и карандаш: «Занимайся!» Даст еще пару конфет и Вовка всю лекцию чертит
«интегралы».Зато если зайдет в аудиторию, где я занималась по зоологи, топрофессор Лукаш нахмурится и я вскакиваю, вывожу ребенка за руку в коридор. Так
вот мы и учились. А на следующую зиму я оставила сына у бабушки Акулины
Александровны. Там, в деревне, Вова забыл русский язык, стал говорить
по-удмуртски…Заканчивали мы один курс за другим, летом работали в деревне, иу меня все больше становилось детей. В 1926 году родился сын Лев, в 1929 –
Юрий. В тот год мы и закончили пединститут. Попали по распределению на работу в
школе села Кизнер. Там в 1930 году у меня появился четвертый сын – Геннадий. |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.50.51 | Сообщение # 8
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
30. СЕМЬЯ, НАДЕЖДЫ, СЛЕЗЫ…Мyжa назначили директором школы, я вела химию и биологию.Получала, по тем временам, хорошо – девяносто рублей. Питание у нас было
первоклассное, купила я себе хорошее пальто и костюм. Это был последний год
НЭПа, а дальше…На работе у Николая Васильевича возникли неприятности, на мойвзгляд, из-за его слабости к выпивке. Все же после работы мы вместе с другими
учителями работали среди населения: читали лекции, отвечали на вопросы. В то
время народ жаден был до знаний.После мы работали в Глазове, там родилась у нас первая дочьГалина – пятый ребенок в семье. Все труднее становилось мне успевать и на
работе, и в семье, да еще и выполнять партийные обязанности. Муж, несмотря на
молодость, был человеком, повидавшим жизнь, и не унывал даже в самых тяжелых
обстоятельствах. Он часто рассказывал мне, о том, как он жил до нашего
знакомства. Чувствовалось, человек он инициативный, способный и может далеко
пойти, если употребит знания как полагается.Отец Николая погиб от удара конского копыта еще молодым, матьвоспитывала двух сыновей одна. Но женщина она была энергичная, властная и к
тому же оборотистая. Похоронив мужа, крепко зажала оставшиеся от него деньги,
да еще и сама принялась варить «кумышку», так удмурты называют самогон. Детям
она стремилась дать образование. Николая даже устроила в гимназию, что для
удмуртов было нелегко. Правда, скоро за какой-то проступок его оттуда выгнали,
хотя учился он хорошо. Тогда мать определила сына на курсы бухгалтеров. Здесь
он быстро схватывал науку и скоро получил аттестат бухгалтера с отличием.
Отправили Николая в Чусовую на Уральские заводы. Там старые бухгалтера обучили
его, как подделывать документы, чтобы все было «в ажуре», но оставалось и
кое-что бухгалтеру. Коля рассказывал мне, что быстро обучился этому
«искусству», преуспел в нем и имел немалые деньги. Купил себе домик и приглядел
в жены солдатку. Привез он свою молодую к матери, но той невестка не
понравилась. Да и солдатка, девушка городская, увидев что такое деревенская
жизнь, наотрез отказалась оставаться в Тукташе. В общем, уехали молодые
обратно, оставив у свекрови все имущество, а народ в деревне оказался вороватый
и скоро кто-то сломал замок в сарае и увез вещи.После революции Николай Васильевич пошел в Красную Армию, служилв Томске. Было очень голодно, и он вместе с другими красноармейцами нередко
ходил по деревням, делал крестьянам ведра, тазы, паял прохудившиеся кастрюли –
этому он научился у товарищей по роте. Рассказывал, что одного из них звали Коля
Ежов. Они очень дружили, ели из одного котелка и не думал тогда Николай
Васильевич, что после по вине вот этого Ежова он сильно пострадает…В Томске Коля сильно простудился, и его демобилизовали. Вернулсяв Тукташ. Мать лечила его домашними средствами. А когда выздоровел, поехал
Николай Васильевич на рабфак, где мы с ним и встретились…
31. ВСЕ ТРУДНЕЕ…
Глазов мне нравился – тихий, зеленый город, спокойные,неторопливые люди. Однако, после рождения дочери, имея еще четырех
сыновей-погодков, жить стало труднее. Старших мы отправили к свекрови в
деревню, а сами с Николаем Васильевичем решили поехать на новостроящийся
Кузнецкий комбинат.Собираясь в дорогу, я подняла что-то тяжелое и в дороге мнестало плохо. Пришлось остановиться в Чусовой. Здесь я впервые увидела домну.
Была она, конечно, маленькой, старого типа, но дымила исправно и все деревья
вокруг посерели от ядовитого дыхания этой «крошки». Когда добрались до
Новокузнецка, там закладывалась первая большая домна. Рыли громадный котлован,
закладывали фундамент ТЭЦ, вообще все выглядело грандиозно и страшновато. Здесь
начиналась первая всесоюзная комсомольско-молодежная стройка, начиналось
великое строительство социализма.Нам дали комнату в общежитии без зимнего отопления. Дочурку мыоставляли у одной бабушки, а сами работали в металлургическом техникуме. Работа
от общежития была далеко, кругом непролазная грязь, а мне еще приходилось
ходить кормить ребенка. Один раз я завязла своими кирзовыми сапогами, опоздала
на урок. Меня даже не спросили о причине опоздания и вывесили приказ с
выговором в коридоре для обозрения всех студентов техникума. Мне было горько до
слез.А тут и семья наша приехала: бабушка с детьми и братом.Подходила зима. Начался ремонт общежития. В нашу комнаткупривезли для кладки печи мерзлой глины и песка. Все это начало таять, стало
холодно и сыро. Дети мои зачихали и закашляли. Сначала малышка, потом старший
Вова. Вызвали врача – оказалась дифтерия. Отец ругался на работе с кем мог,
добиваясь квартиры, и нам дали – в щитовом домике, с железной печкой. Готовить
то негде, пришлось всей семьей ходить в столовую…
32. НОВЫЕ МЕСТА
В это тяжкое для семьи время муж мой как-то сломался, запил горькую. Часто не мог выйти на урок, мне приходилось его заменять. Нам,
учителям создали условия как ИТР, стали давать фрукты, мясо в изобилии. Надо
бы устраивать жизнь, но… Я еще в Глазове говорила Николаю Васильевичу,
что от себя никуда не уйдешь и не уедешь, надо на месте работать, а он снова:
«Поедем в другое место!»Конечно, пришлось опять сниматься и уезжать, на этот раз вСвердловск. В пути, на железнодорожной станции нас обокрали. Николай Васильевич
был пьян, я, задремала, нас тут и наказали. Взяли не только ценные вещи, но и
документы, а, главное, направление на работу. Пришлось брать новое, а документы
потом мы еще долго восстанавливали.Послали нас в село Метлино Челябинской области. Была там река,на ней стояла большая мельница, принадлежавшая когда-то помещику, теперь не
работавшая. Школа располагалась в бывшей усадьбе. Называлась она ШКМ – школа
крестьянской молодежи. Кругом был лес, на речке большой пруд, где водилось
много рыбы. Места очень красивые. В первый же день отец со старшими – Вовой и
Львом пошли на рыбалку и наловили ведро чебаков и окуней.Квартиру мы получили на берегу речки. Здесь и зазимовали. Покабыло тепло, Николай Васильевич увлекался рыбалкой. Я вместе с ним тянула невод
длиной метров двадцать пять – с трудом вытаскивали. Улов сдавали в кооператив.Со временем жизнь на деревне становилась все голоднее. Хлеб неуродился. Поехала я к родителям на Покровский починок попросить немного муки.
Там тоже оказалось не лучше. Доели все их припасы, а дальше… Средств у меня не
было, так как я ушла в декретный отпуск, а денег не высылали. Родился у меня
пятый сын не в больнице, а в отцовском доме. Потихоньку я поправлялась, сидя в
тепле, на «отцовской шее». А родители мои были уже в преклонном возрасте. К
тому же бедны, как всегда, но добры и приветливы.Подходила весна. Пацаны мои подрастали, ходили в гости всоседнюю деревню к тете Лене, которая работала там учительницей. Собирали в
поле цветы, ковыряли «серу» – смолу с елей, перетапливали ее и даже делали
«шелковую жвачку».Как то отец привел меня в амбар и показал на ларь с мукой.- Вот, Панюшка, вся наша мука, больше нет.А муки было чуть-чуть, на донышке.В это время приехали сестра Анна и брат Иван вернулся из армии.Мы втроем собрались и пошли на станцию Агрыз. Дорога весенняя – где лед, а где
снежное месиво, – бредешь по колено в воде. На станции разъехались в разные
стороны. Я отправилась до станции Уфалей Пермской железной дороги. Младший
сынок Анатолий был подвязан полотенцем к моей шее.Приезжаю в Метлино – моего благоверного уже нет. Николай уехал сродственником в город Асбест. В доме была только свекровь. Узнаю новости.
Оказывается директор школы (фамилию его не помню – алкоголик), мой драгоценный
Николай Васильевич и его родственничек Демьян натворили здесь кучу дел.
Во-первых, пили со склада этиловый спирт, довели школу до того, что стояла она
не топленая, без дров. А однажды директор в припадке белой горячки пошел в лес
и вместо дерева стал рубить собственную ногу. Его нашли, отправили больницу, а
мужа моего разобрали на собрании и уволили с работы.Наконец я получила декретные деньги. И свекровь поехала кНиколаю за детьми. Я не могла – из-за малыша, да из-за ног – они сильно болели.
Видно застудила в ледяной воде, когда шла от отца к станции по раскисшей
дороге.Но вот, наконец, бабушка приехала с детьми. Добирались онидолго. На станции наняли подводу, но мужик был пьяный и повез их в другую
сторону. Пришлось идти пешком около пятнадцати километров. Старшему Вове было
восемь лет, Льву – шесть, Юре – четыре, а Гале – три. Пришли они в Метлино
пыльные, грязные, усталые. Я от радости места себе не находила.А муж мой со своим родственничком-алкоголиком в это времяоткалывал номера в городе Асбесте, где Демьян имел семью. О том, до чего
доводит людей алкоголь можно понять хотя бы вот по такому примеру.У Вассы, жены Демьяна, в очередной раз, родился мертвый ребенок,по причине алкоголизма мужа. Демьян сколотил гробик, уложил в него сына, взял
подмышку и понес хоронить, не забыв, конечно, взять с собой дружка, Николая
Васильевича. Разумеется, по дороге выпивали в каждом удобном месте за упокой
души младенца. Ходили до темноты, забрели на какое-то болото и потеряли гробик.
Вернулись домой, не похоронив ребенка.Затем мой муж приехал в Метлино, отдохнув, уехал в Кемерово, гдеустроился работать и тут же вызвал меня. Отправились всей семьей – шестеро
детей и заболевшая свекровь. Денег у меня очень мало, а в стране устойчивое
тяжелое время. Жили по карточкам, транспорт плохой. Кое как сели мы в общий
вагон. Детей на ночь я устраивала под лавками. Ехать долго, младшего кормить
нечем. На станции я купила молоко, а оно оказалось плохим – чуть ли не с
известью. Ребенка я отравила. Он заболел, страшно кричал и стал умирать у меня
на руках.Пересели мы на ветку в Кемерово. Вагоны-теплушки, совсем необорудованы, света нет, скамеек – тоже. Сидим на полу, а ноги протянуть некуда
– народу битком. Ребенку бы дать воды, но где взять? В Кемерово встретил нас
Николай Васильевич и сразу повел в железнодорожную больницу. Там меня не
принимают – кончилась запись. Я ворвалась в кабинет врача, показываю умирающего
сына. Рассказала что произошло, а он говорит:- Поздно. Надо было днем раньше. Уже пульс теряется, отравили выего. Но сделаем попытку…Я вышла в сад. Они что-то стали делать с моим Толей. Слышу егокрик, зажимаю уши… Прихожу через некоторое время – подают мне ребенка, он уже
еле дышит. Ему, оказывается, делали промывание и еще что-то…Пошли мы всей семьей «домой». А жилья, оказывается еще НиколаюВасильевичу не дали. Спасибо, уборщица пустила нас в свою каморку. Я всю ночь просидела
над умирающим ребенком. К утру Толя умер. Горько мне было.Устроились мы работать в педагогический техникум. Квартиру намдали без освещения – сидели при «мигалке». Купить лампу или керосин невозможно
– страна не вышла из экономической отсталости. За пайками стояли тысячные
очереди. У каждого на спине был номер. Приходили с работой – шили, вязали…
33. А В СТРАНЕ ВСЕ НОВЫЕ ОПЫТЫ
Школа, как и вся страна, искала новые пути. Учащиеся занималисьсамостоятельно, а учителя проверяли, водили детей на экскурсии на заводы, в поля. В Москве собрался XVII съезд партии. По этому поводу в партячейках
проводились собрания.А у меня заболел Владимир. Как-то приходит он со Львом из школывесь красный. Я вызвала врача, оказалось дифтерит. Сразу забрали в больницу. На
улице мороз минус сорок-сорок пять градусов. В квартире жуткий холод. Заболела
корью Галя. Печь мы топили мы углем. Один раз свекровь постаралась сохранить
тепло – рано закрыла трубу на ночь. Дочь ночью заплакала. Проснулась я, встала,
а меня качает. Ужас! Хорошо не растерялась, всех разбудила, открыли трубу,
двери в сени. А в голове как будто молоты бьют в наковальни, тошнит. Немного
отдышались. Я детям стала ложить в уши по ягодке мороженой брусники – хорошо
помогает при отравлении угарным газом.В это время в стране обсуждались директивы партии по пятилетнемуплану в области промышленности. Николай Васильевич сказал как-то на
политзанятиях, что-то плохое о нашем транспорте. Да еще и спросил о том, что
будет, когда построим коммунизм? Задавать такие вопросы коммунистам тогда не
полагалось – должны были доходить своим умом. Тут его сразу уволили с работы и
чуть не исключили из партии. А потом и ко мне привязались. Вызывал секретарь
парторганизации и говорит:- Как, вы, коммунистка, можете жить с таким человеком? Какиевопросы он задает, слышала? Надо делать твердые выводы!- Какие же выводы? – спрашиваю. – Я с этим человеком имеюпятерых детей! Их воспитывать надо…- Смотрите, – пожал плечами секретарь. – Или такой муж и детиили партия – третьего пути у вас нет.Я тогда промолчала, а про себя подумала: «Наверное, Ленин нестал бы со мной так разговаривать, он-то любил детей».Исключили меня из партии. Я ушам своим не поверила, семнадцатьлет была коммунисткой, а тут сразу – долой! За что? Поехала в новосибирский
крайком, там сказали:- Раз первичная организация решила…Николай Васильевич со Львом уехал в Сибирь, в город Сретенск. Непосылал мне оттуда ни рубля денег. Приходилось работать в три смены. Из
техникума возвращалась измученная, в 12 ночи.Весной я собралась уехать к мужу. В техникуме уговаривалиостаться, но я знала – у детей должен быть отец. Всей семьей поехала в Читу,
куда из Сретенска перебрался Николай Васильевич. Город нам понравился – улицы
аккуратные, окружен густыми сосновыми борам, много грибов, есть красивая река –
Селенга. Во время дождей она наполняется чистой водой, которая
стремительно течет с гор.Квартиры, естественно, у нас не было – жили в гостинице. В тевремена люди еще могли себе это позволить. Так прожили в Чите до осени.
Квартиру нам не обещали – пришлось уезжать.Перебрались в Борзю. Тамошний директор школы очень обрадовался,что, наконец-то, приехали учителя с высшим образованием. Учителей тогда очень
не хватало.Николаю Васильевичу местность не понравилась – безлесые горы и вмагазинах пусто. Он с детьми уехал в Улан-Удэ, где стал работать инспектором по
школам. Но я осталась, с сыном Владимиром. Через год отправились к Николаю
Васильевичу.На станции в Борзе я взяла извозчика подвезти вещички. Лошадьиспугалась поезда и понеслась. Я не удержалась и упала головой вниз на булыжную
мостовую. Получила сотрясение мозга и ободрала в кровь ноги. На всю жизнь
осталось у меня нервное дрожание головы, а в левом глазу – желтое пятно,
закрытое сгустком крови. Уже в тридцать пять лет не могла я вдеть нитку в
иголку и стала пользоваться очками.В Улан-Удэ нам было хорошо. Дети купались в речках, ловили рыбу.Один раз принесли маленьких карасиков, выпустили их в банку и стали наблюдать
как они развиваются. Когда уезжали из города, их выпустили в реку. Рыбки резво
уплыли в глубину. То-то было расти моим мальчишкам! |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.51.28 | Сообщение # 9
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
34. НА БАЙКАЛ!Получили мы перевод на работу в поселок Баргузин. НиколайВасильевич давно мечтал побывать на Байкале, часто пел песню: «Эй, баргузин,
пошевеливай вал…». Как не поехать.На станции, уже на Байкале, мы долго ждали парохода. Дети в этовремя знакомились с природой, катались на самодельных плотах по
стеклянно-прозрачному озеру. Островерхие сопки отражались в прозрачной глубине
Байкала, а за ними сахарно блестели пики гольцов. Красиво!Здесь мы впервые увидели выброшенную на берег прозрачную рыбкуголомянку. Полежит она на солнышке и начинает таить – остается только скелет.Наконец прибыл пароход «Ангара» – не очень большой, с чернымибортами и ровной палубой, с большой трубой, испускавшей черные клубы. Нам
рассказали, что в годы гражданской войны на нем колчаковцы вывезли и казнили
группу большевиков.Направились мы на пароходе на Север. Вблизи Баргузина средибелого дня капитан посадил судно на мель. Пока ждали помощи, мои пацаны с отцом
стали купаться в ледяных байкальских водах. Глядя на них, и другие пассажиры с
разрешения капитана нырнули в озеро-море. Детей Николай научил плавать в раннем
детстве и довольно жестоким способом. Было это в Тукташе. Взял он их на плечи и
понес вводу, потом бросил, а сам поплыл. Мальчишки перепугались, стали
барахтаться – так и научились. А после уже их невозможно было вытащишь из воды
и не раз за это получали от свекрови крапивой по голеньким попкам. И вошло у
сыновей в привычку – в каждой речке или озере, нужно обязательно искупаться.И вот плавают мои детки в Байкале. Владимир нормально плывет, уЛьва голова большая, чуть не вся в воде, вот-вот утонет. Но все обошлось
благополучно.Высадились мы в Усть-Баргузине – маленьком береговом поселке.Весь берег усеян консервными банками (там находился небольшой консервный
завод), а на песчаном пляже раскинули табор цыгане.Местные жители сообщили нам, что здесь же высаживался когда-тоКюхельбекер – декабрист, друг Пушкина. Он был сослан сюда царем Николаем. Жил в
Баргузине и женился на местной мещанке.Николай Васильевич нанял подводу. Погрузились мы и поехалипроселочной дорогой в Баргузин, находившийся в пяти километрах от
Усть-Баргузина. Дорогу обступала дикая северная тайга, за верхушками кедров и
сосен виднелись окружающие Байкал гольцы, покрытые снегом даже в июле. Было
тихо, только копыта лошади хлопали по пыли, да из тайги доносились голоса
незнакомых птиц. На ночлег остановились у берега реки. Стало прохладно. Возчик
рассказывал у костра местные были – все о тайге, о встречах с медведями, о
знаменитом Баргузинском заповеднике. Слышно было, как в речке плещется рыба.
Сыновья слушали как завороженные, глядя на скуластого рассказчика. Николай
Васильевич подошел к реке, и вдруг слышу его сильный голос.Славное море, священный Байкал,Славный корабль – омулевая бочка.Эй, Баргузин, пошевеливай вал,Молодцу плыть недалеко…Здесь, в тайге, в сотнях километров от цивилизации, эта песнязвучала как-то по-новому. Казалось, что находишься в тех далеких каторжных
временах, и здесь, в дебрях с “нетронутым зверем”, пробираются к дому сбежавшие
узники. Муж всегда был в душе романтиком, оттого и тянуло его все на новые
места. Слушая его голос, я поняла, что останется в нем навсегда этот молодой
неспокойный дух и поэтому немало придется попутешествовать со своей
многочисленной семьей. Вздохнула потихоньку, прижала к себе сыновей. Что уж
теперь, будем жить, как получится.
35. БАРГУЗИННа следующий день добрались мы до большого села Баргузин,явились с мужем в школу. Встретила нас только уборщица, пригласила к себе в
дом. Угостила ухой из стерляди. Я и потом не раз ела стерляжью похлебку, но
такой вкусной, как эта, поданная впервые видевшей нас женщиной, не пробовала
никогда.Уборщицу звали тетя Нюся. Она рассказала нам, что живет вБаргузине всю жизнь, места тут хорошие сытные. Ту же бруснику, которой тетя
Нюся нас тоже угостила, собирают не руками, а специальными совками – “лапами”,
– так ее много в этих местах.- Приживетесь и не выгонишь вас отсюда! – уверила она.Я при этих словах поглядела на мужа, он тоже смолчал – понял, очем я думаю.Село стояло на берегу реки. Рыбы в ней было много – сыновья зачас налавливали удочками по ведру окуней.- Мама, мама, – захлебывался от восторга Вова, – Мы с Левкой толькозакинем удочки, посчитаем до трех, вытаскиваем – и на всех трех крючках по
окуню!Николай Васильевич, конечно, тут же нашел рыбачью артель и сталтам подрабатывать. Бывало, принесет полную ванну рыбы – а куда ее девать?В школе преподавали интересные, увлеченные люди. Одна изучительниц выращивала георгины. Ранней весной под ее окнами расцветали десятки
разноцветных цветов. Преподаватель труда Затеев, бывший офицер белой армии,
перешедший на сторону большевиков, был высокообразованным, культурным человеком.
Он прекрасно знал и любил свой предмет, ученики в его мастерской работали как
настоящие столяра. А вечерами Затеев приглашал детей к себе в дом, у него была
большая библиотека. Его дочь играла на странном невиданном нами до тех пор
инструменте – цитре, с удивительным, романтичным звучанием.Особенно интересной была семья учителей Словоохотовых. Старшая,бабушка, бывшая певица Мариинского оперного театра, женщина с хорошими
манерами, чуждая мелких бытовых забот, одухотворенная, со следами яркой красоты
на увядающем лице. Она преподавала литературу и, мне кажется, дети видели в ней
как бы ожившую современницу великих классиков. И уже то, что она владела
несколькими языками, а в класс входила как на сцену театра, – это уже было
большим уроком для юных слушателей. Ее старшая дочь Зоя также преподавала
литературу. Она была живой, талантливой девушкой, организовывала вечера
самодеятельности, прекрасно пела. Другая дочь Словоохотовой преподавала в
младших классах, также была музыкально одаренной. Старший сын преподавал
физкультуру. На мой взгляд, он был талантливым гимнастом, кроме того, прекрасно
играл на скрипке. Причем скрипка в семье Словоохотовых была, конечно, не
простая, а, говорили, что, чуть ли не подлинное произведение великого
Страдивари. Младшие сыновья учились в школе и также были талантливы.Поговорили, что Словоохотовы из бывших дворян. Не знаю, так лиэто, но удивительная артистичность вместе с не менее уникальной
неприспособленностью всех ее членов к обычным бытовым делам давали повод для
таких разговоров. Вместе с тем Словоохотовы были непритязательны и чисто
по-русски выносливы к нелегким условиям, в которых находились. Зимой в их
небольшой и страшно захламленной квартире было холодно, почти как на улице,
воду из ведра они черпали, предварительно пробив корку льда. Топили они по
очереди и, так как любовью к “черному труду” не отличались, обычно затаскивали
лесину со двора в комнату, один конец ее совали в печку, тогда как другой был у
порога, а иногда за дверью.Вместе с добродушием, Словоохотовы обладали каким то странным,скорее всего унаследованным именно от дворян, эгоизмом – в их семье не принято
было ухаживать друг за другом. Дети росли сами по себе, старая бабушка не могла
рассчитывать на то, что кто-то приготовит обед…Так или иначе, но семья эта была скоплением ярких личностей и вшколе это чувствовалось. Драматический кружок, созданный Словоохотовыми, мог бы
с полным правом называться народным театром. В нем ставили пьесы Островского:
«Бедность – не порок», «Без вины виноватые» и другие. Николай Васильевич
записался в этот кружок и, надо заметить, проявлял немалые артистические
способности. Мне очень нравилось, а, главное, то, что это отвлекает мужа от
выпивки.Сыновья все лето рыбачили, ходили на охоту. Отец купил им ружья,каждому свое, хотя Володе было всего двенадцать лет, а Льву – десять. Зимой
дети катались на коньках по многочисленным замерзшим озерам или на самодельных
ледянках (их тут называли «взлобками») носились с горок.В конце апреля пробуждалась природа. Багульник выпускалрозово-фиолетовые почки, а после – распускался. В это время горы начинали
полыхать розовыми кострами, и нас тянуло к аромату этих цветов. То-то
радовались мы, глядя на эту красоту, особенно ценную после суровой зимы, когда
морозы доходили до пятидесяти градусов.Как-то мы с Левой ходили в тайгу. Взяли его двустволку, хотянести ее большую часть пути, пришлось мне. Сын подстрелил только ворону, а
настоящей дичи не встретили, видно потому, что ходили мы по-городскому – шумно,
не таясь. Мы обратили внимание на одну маленькую сосенку, которая росла на
склоне горы. Корни ее почти на полметра приподнялись над камнями и только
главное корневище, извиваясь, тянулось и ныряло под землю, найдя мягкое место.
Затем Лева указал мне на канал с обвалившимися стенками. Сколько же
понадобилось человеческого труда, чтобы вырыть его в каменистой почве? И для
чего он нужен? Позже мы узнали ответ от местных жителей. Оказалось, что этот
канал вырыл Кюхельбекер в мелиоративных целях. О декабристах в Баргузине часто
вспоминали. Были старики, которые от дедов слышали о том, как ссыльные учили
крестьянских детей грамоте и ремеслам.Весной мы посадили огород и впоследствии поняли, что надо рытьканалы для орошения, так как летом сибирское солнце жжет немилосердно,
температура поднимается до сорока градусов. А с гольцов в это время бегут
ручьи, сливаясь в потоки, и каналы, улавливая их, направляют на огороды.Дети были в восторге от баргузинской природы. Каждый деньприносились домой с какой-нибудь радостной новостью, делились по вечерам с
младшими. Были и огорчения. Однажды нашли мы птенца турпана – есть на Байкале
такая водоплавающая птица. Принесли ее домой, стали ухаживать. Несколько дней в
доме было весело, но однажды ночью турпаненок забрался под одеяло к детям,
спавшим на полу, и кто-то во сне придавил его. Было слез!Дома в Баргузине строили крепкие, из толстых бревен, обносили ихвысокими заборами. В каждом дворе, обязательно, несколько грозных собак. Решили
и мы приобрести детям собачат. Взяли двух щенков – появились у детей верные
друзья. Но однажды, вернулись с Николаем Васильевичем с работы домой, а там –
гробовая тишина, дети заплаканные. Старший, Вова, рассказал, что приходил
милиционер по борьбе с бродячими собаками, зашел в комнату, вытащил из-под
стола обоих щенят, вынеся во двор и, при детях, зарубил топором. Вот такие
бывают люди.
36. ГОЛЬЦЫМы продолжали с изумлением и любопытством знакомиться с этимудивительным краем. И как-то решили сходить на экскурсию к гольцам. Стали
предлагать учителям – согласились только Словоохотовы. Мы с Николаем
Васильевичем взяли с собой старших сыновей – Вову и Льва.Вышли рано утром, но к вечеру добрались только до истоков ручья,где и решили переночевать, чтобы на следующий день приступить к штурму гольца.
Было очень хорошо в лесу. В тишине наступившего вечера потихоньку разговаривали
ласточки, землю густо покрывал широколистный бадан, росли карликовые березы и
стланик.Устроились на ночлег, приготовили ужин и, поев, улеглись спать.Николай Васильевич положил себе под голову двустволку, на случай, если посетит
нас какой-нибудь зверь. Но ночь прошла благополучно.Утром было пасмурно, капал дождик и, к тому же, кончилась тропа– дальше бурелом и густая чащоба. Попытались мы прорубать дорогу топорами, но
не прошли и сотни метров, как мужики наши не выдержали. «Придем в следующий
раз», – сказал Дмитрий Словоохотов. И мой муж тут же поддержал его.Тогда я еще не усвоила истину, что в таких случаях обычно«следующего раза» не бывает. Так мы и не побывали на гольцах, о чем я жалела
всю жизнь.Вообще-то в такие прогулки ходить мне было особенно некогда.Пятеро детей требовали немало времени. В выходные дни я была занята по
хозяйству. Семью надо было накормить, обстирать, обшить – в магазинах в ту пору
ничего не было. Поэтому я редко бывала свободна, в отличие от Николая
Васильевича. Он, как и объявил в самом начале нашей совместной жизни, занимался
только «мужскими» делами, то есть заработками, ну и кроме того, естественно,
выпивкой.Однако в одном мы с ним были схожи – в извечной тяге к новому.Как только появлялось у меня свободное время, мы тут же предпринимали
какую-нибудь «вылазку». Самым интересным было – знакомство с Баргузинским
заповедником.Заведующий и его жена оказались крупными учеными, побывавшими вомногих уголках мира. Видели и Америку, и Африку, их дом был заполнен сувенирами
из дальних стран. Вроде таких, как пепельница из копыта носорога или цейлонские
маски. Но при этом они в один голос говорили: «Баргузинский заповедник – самое
интересное место на земле. Здесь край «непуганых птиц», о котором мечтают
многие ученые мира. Мы уверены, что у заповедника большое будущее». Заведующий
с гордостью показал нам вольеры с соболями. Красивые зверьки жили за сетками
среди природы – высоких кедров и лиственниц. Также здесь выращивали кроликов на
корм соболям.Много нового узнали мы в Баргузине. Летом на разлившейся рекеутонула лодка с полутора десятками пассажиров. Оказывается случилось то, что
бывает здесь нередко: с гольцов вдруг сорвался сильнейший ветер «сиверко». Он
был таким сильным, что повернул реку вспять, поднял высокие волны, перевернул
лодку. Это продолжалось несколько минут. Дикий, неповторимый край!Наблюдали мы в Баргузине и полное солнечное затмение, было это,кажется девятнадцатого июля. Куры, вдруг, стали садиться на насест, словно не
ночь, коровы мычали, думая, что настал вечер и их пора доить. Собаки, в это
время, рвались с цепей и страшно выли, по потемневшей реке ходили волны с
беляками. В ужасе метались по деревне старухи. Мы же с детьми через закопченные
стеклышки любовались этим удивительным явлением природы.
37. НИЖНЕ-АНГАРСКОсенью приехал в Баргузин директор школы из Нижне-Ангарска истал уговаривать учителей переехать к ним, так как преподавать в поселке было
некому. Думаю, не надо и говорить, что первым, кто согласился, был мой муж. Мне
же очень не хотелось оставлять эти замечательные места. Но что делать?Приехали мы в Нижне-Ангарск, маленький поселок на самом северномберегу Байкала, окруженный горами, со скудной северной растительностью. Школа,
оказалась, хорошей, просторной, но вот учителей мало. Муж стал преподавать
математику, физику, а так же немецкий язык, который он изучил самостоятельно.
Так же Николай Васильевич хорошо знал латынь, говорил на татарском и немного на
французском. Я всегда удивлялась, как этот уроженец темной удмурдской деревни
успел за короткое время познать так много? Наверное, имел хорошие способности к
языкам, а также потому, что у него была очень хорошая память. К примеру,
Николай Васильевич без конспектов прекрасно помнил высшую математику. А уж
после, во время войны, когда был призван в армию, в части понадобилось вести
уроки по химии. И он, не имея учебников, преподавал солдатам эту науку. Однажды
я решила проверить, действительно ли он знает химию – спросила о реакциях при
доменном процессе. И Николай Васильевич тут же написал мне весь цикл уравнений.
Очень жаль, что при такой светлой голове он совершенно был лишен силы воли и
губил себя алкоголем!Природа в Нижне-Ангарске оказалась куда более суровой, чем вБаргузине. Однако детям понравилась. Отец приобрел для них невод, ружья у них
уже были. А также купил сыновьям мандолину, гитару, гармонь, чтобы учились
музыке и сам давал первые уроки игры. Дома у нас было весело до тех пор, пока
муж не познакомился с такими же, как он любителями хмельного.Зимой в Нижне-Ангарске речки промерзают до самого дна, чтобынабрать воды, приходилось прорубать многометровые наледи. Был при мне такой
случай: девочка пошла по воду, наклонилась и упала в прорубь – так и застыла
там.Замерз и Байкал. Синевато-прозрачные льдины, непокрытые снегом,тянулись на многие километры. Мы с Николаем Васильевичем решили порыбачить на
мормышку. Идем по льду, под ногами многометровая глубина, видно, как плавают
между водорослями рыбы, как переливаются камушки. И вдруг – отдаленный пушечный
выстрел прокатился по всему озеру. Еще один. Лед затрещал. Мы бросились бежать.
Когда добрались до берега, увидели, что на том месте, где стояли, зазмеилась
трещина, льдины, скрежеща, стали выпирать, образуя торосы. Конечно, больше мы
не отваживались ходить рыбачить на льду.Наступила весна, лето. Старшему сыну, Вове, было тринадцать,Леву – десять. Младшие дети закончили первый класс, кроме девочки, которая была
совсем еще мала.Когда наступило лето, ребята мои не отходили от байкальскогоберега – купались, загорали, переправлялись на лодке поохотиться в устье
Верхней Ангары. В общем, росли как дети природы.Осенью я собралась уезжать. Муж окончательно спивался, надо былоспасать его. Говорили, что на Севере, в Якутии, на золотых приисках Алдана
царствует сухой закон. Вот туда я и решила повезти свою семью.Списались мы с Алданом, получит вызов и собрались в дорогу. Всенажитое имущество пришлось продать. В Нижне-Ангарске я выкормила чушку – отдали
за девятьсот рублей. Правда покупатель заплатил только двести, а остальные
пообещал выслать. Так и не получили мы обещанного, правда, в дорогу он нам дал
бочонок омулей килограмм на пятьдесят, стоил он в те времена недорого, двадцать
рублей.Уезжала я со слезами.Что ждет впереди? |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.52.11 | Сообщение # 10
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
38. НА АЛДАНЕ
Приехали на станцию Большой Невер, оттуда длинное шоссе ведет Якутию. Очень долго искали транспорт. Есть было уже нечего, открыли дареную бочку, сняли верхний слой омулей – дальше оказало гнилье…Наконец, нашлась машина, и мы поехали по алданскому шоссе.Дорога проходила по удивительно дикой и живописной местности – между горами, покрытыми карликовой растительностью. На ночь остановились в поселке Нагорном, в гостинице. Приятно били удивлены прекрасным обслуживанием: чистые простыни, хорошо приготовленная пища. И это в такой глуши! Утром, отправились дальше.Приехали на прииск Средне-Серебровский, переименованный воВторой Орочен. Говорили, что Серебровский оказался «врагом народа». Тогда это словосочетание повторяли так часто, что казалось, будто русский народ состоит
из одних врагов.Поместили нас во дворе школы в бараке, который в те временаявлялся основным жильем. Естественно, что ни о каких удобствах и речи идти не могло. Зимой морозы доходили до шестидесяти градусов и больше. Если на улице около сорока, то для моих детей – это оттепель. Они сразу же бежали кататься на горках. Печь топили непрерывно, но все же очень было холодно. В комнате на стенах был лед. Тогда Николай Васильевич сделал изобретение – подвесил к потолку над самой печкой полати, где и укладывали мы детей спать. То-то они радовались!
39. НЕМНОГО РАЗДУМИЙ…
Я не раз в те годы задумывалась над своей судьбой. О том, чтовот мы с Николаем Васильевичем учились, все силы отдавали, чтобы получить
образование. Терпели нужду, голодали так, что едва ходили, но все время нас поддерживала мысль, что скоро начнется новая жизнь. И что же? Дипломы давно на руках, растут дети – а мы все бедствуем. В стране нет никаких товаров. Говорят, где-то в центре все есть, но здесь в Восточной Сибири магазины пусты. Я не могу купить сыновьям приличного костюма, сама хожу на работу в тряпье, а ведь у нас с мужем высшее образование. Конечно, в этом есть и вина моего мужа – его частые запои, наши переезды, при которых не обзаведешься вещами. Но ведь, в конце концов, заработка учителя должно же хватать на то, чтобы прокормить и одеть семью, не обязательно же для этого сидеть на одном месте и годами копить деньги, обрастать вещами. И почему, сколько бы мы ни переезжали, нигде не жили в приличных квартирах – все время мерзнем, нет элементарных удобств.
Последствия разрухи? Но ведь уже отпраздновали двадцатилетие революции! Страна обладает несметными ресурсами, так неужели же, на этой богатой земле нельзя жить так, как полагается людям. И, самое главное, – об этом нельзя говорить, потому как везде – в газетах, на плакатах написано, что мы живем в счастливейшее время.Я думала, что, наверное, во всем виноваты враги народа. Те самые, которых сейчас хватают «ежовыми рукавицами». Кругом висели плакаты, изображающие могучую рабочую руку, которая схватила и душит змею-вредителя с
фашистским знаком.В фильмах того времени показывали как много среди нас врагов,которых нужно обязательно вывести на чистую воду. А объясняли это так: согласно марксистской диалектике, противоречия между капитализмом и социализмом будут обостряться по мере успехов, достигнутых страной, которой управляют рабочие и колхозники, а сейчас настало именно то время. Так мы с Николаем Васильевичем и
разъясняли ученикам на уроках, местным жителям, работая агитаторами. Недалеко от Второго Орочена был целый поселок высланных из Сибири врагов народа – кулаков. Этот поселок называли Тарским, потому что жители были в основном из Тары. Привезли кулаков сюда в годы сплошной коллективизации. Не было у них ни копейки денег, ни имущества. А теперь у Тарских был и скот, и огороды. Мы ходили к ним покупать молоко, которого в магазине, разумеется, не было. Колхозы переживал «временные трудности», в то время как выселенные со своих плодородных земель кровопийцы сумели и здесь, в вечной мерзлоте, создать хозяйство. К тому же они еще и мыли золото из отвалов,
то есть из куч отработанной драгами породы. Золото бывшие кулаки мыли умело, сдавали много, всегда у них были боны, одевались они хорошо, дети ходили сытые.Николай Васильевич, как и раньше, преподавал математику, физику и немецкий язык. Этот язык его, в конце концов, и подвел. Кто-то написал донос, что наверняка учитель немецкого языка общался когда-то с немцами, а значит, надо его хорошенько проверить. Может быть он шпион. И однажды ночью мужа забрали. В квартире сделали обыск, ничего нашли, разумеется, кроме старых
фотографий, изображавших «немецкого шпиона» на сенокосе и за партой на рабфаке.Николая Васильевича увели, а я стала женой врага народа. Теперьуже, разъясняя ученикам, кто такие враги народа, я не была уверена, что все они получают дотацию от империалистических государств.Но рассуждать и горевать было некогда. Надо было кормить семью. Стала работать в три смены, приходила домой уже ночью со страшными головными болями. Свекровь тут же, после ареста сына, умерла. Дети мои воспитывались самостоятельно. В конце концов, даже мой крестьянский организм не выдержал. Язаболела. Ходить в поликлинику нужно было в Алдан, за десять километров, а
больничный мне не давали, уверенные, что жена врага народа обладает скрытыми резервами. Но их у меня не было. Пришла к врачу и плачу. Проверив меня, он нашел полное истощение нервной системы и дал бюллетень…Когда я выздоровела занятия в школе закончились. Сын Лев в свои одиннадцать лет закончил семилетку с отличными оценками и только по поведению – тройка. Он как-то в школе разбил лампочку, как сыну врага народа приписали вредительство и выставили соответствующую оценку.
40. СВИДАНИЯ С ОТЦОМ
Летом от одного освобожденного я узнала, что Николай Васильевич,отбывая срок, работает на кирпичном заводе недалеко от Алдана. Мы с детьми поехали посмотреть на него.Старший сын Владимир ездил на велосипеде около завода ипо-удмуртски распевал песенку, то есть сообщал «немецкому шпиону», что его дети здесь и хотят его видеть. Николай Васильевич услышал, как то отпросился у стражника – молодого парня. Мы встретились. Муж попросил написать прошение его бывшему сослуживцу Николаю Ивановичу Ежову.- Напиши ему, что ведь из одного котелка ели, знает он, что нефашист я, не немец, а обыкновенный удмурт, – говорил Николай Иванович.- Нашел друга, нечего сказать, – только и ответила я.Но кассацию все же он написал – сам. И в апреле следующего года был пересуд. Так как никаких серьезных обвинений не было, а сам он как личность, не представлял для людей в ежовых рукавицах никакого интереса, то его оправдали и выплатили зарплату за проведенный в заключении год.Пришел наш отец бородатый, расцеловал детей, съел за присест булку белого хлеба. Сказал, что ни дня не останется на Алдане и через несколько дней уехал на реку Лену, в Усть-Кут. А я с детьми осталась отрабатывать «трехлетку». Дети на Алдане вначале чувствовали себя неважно, но потом привыкли. Как все дети, играли в войну. Много читали, в том числе и классиков –
Толстого, Бальзака, Флобера, Мопассана, Чехова… Книги брали в библиотеке, которая находилась у местного богатея. Обнаружились у ребят и способности к рисованию. Я выписывала много журналов, в том числе и «Юный художник», был такой прекрасный журнал для детей. Занимались музыкой – играли на скрипке, гитаре, мандолине. Ходили за ягодами – брусникой, черникой, голубикой. Купались в мутных ледяных водах котлованов, остававшихся по пути движения золотопромышленников. А еще старшие сыновья научились мыть золото – это нас
подкармливало.В магазинах по-прежнему ничего не было. Помню, мы с вечера занимали очередь за мануфактурой, стояли всю ночь в надежде утром купить кусок ситца на наволочку. Костюмов у детей, конечно, не было. Шила им сама кое-какие штаны и пиджаки из шинельного сукна. Сейчас, спустя долгое время, слышу иногда разговоры о том, что, мол, до войны все было. Не знаю, может, где-то, но мы проехали всю Сибирь – нигде ничего не достать.Как-то к Первому маю в магазин «выбросили» огурцы по одиннадцать рублей за килограмм, это я хорошо запомнила, потому что на Алдане свежие овощи редкость и были они только на огородах «тарских-кровопийцев», которые сумели, что называется потом и кровью, заставить плодоносить эту суровую землю. А еще однажды я купила себе шубу за тысячу сто сорок рублей, под котик. Носила ее много лет, такие вещи в нашей семье были на положении реликвий. Вот так и жили в самой «безбедной» стране. Летом 1939 года направила детей в дом отдыха на реку Алдан,возле поселка Томмот. Очень им там понравилось, надолго остались воспоминанья и фотографии о том лете.В 1940 году заканчивался срок моего трехлетнего договора. Николай Васильевич жил тогда где-то в Усть-Куте на Амуре. Я просила его написать, куда нам отправлять багаж, где мы будем жить, но ответа не получила. И на всякий случай сама связалась с Джелтулакским районом Амурской области. Стала готовиться к переезду.В это же время я получила научную командировку в Москву, решила взять с собой детей – показать столицу. Поскольку опыта в переездах по нашей стране у меня хватало, то на дорогу наготовила круп, концентратов и насушила два мешка сухарей. И вот весной мы уехали из Алдана. Добрались до Большого Невера истали ждать поезда. Как я и предполагала, никаких продуктов в поселке не было. В буфете давали только чай. За две недели, что мы пробыли на станции, съели все сухари. Поезда проходили, но билеты купить было невозможно. Мне подсказывали, мол, надо дать взятку и все будет в порядке, но я, конечно, не умела, да и не хотела этого делать. А ребятишки мои не понимали положения – им было весело.
Старшие уже закончили девятый класс, причем, Лев – с похвальной грамотой. Младшие, Юpa и Гена, тоже неплохо учились. Я им сказала, что поездка в Москву – это награда за хорошие отметки.Но вот наконец мы смогли сесть в поезд. Это был знаменитый«Максимка» или, как его еще называли, «Пятьсот-веселый» – пять десятков товарных и «скотских» вагонов переполнены были пассажирами. Устроились мы и
поехали по нашей стране. Впереди – Москва, встреча с отцом, который ждал нас в Красноярске. Дети были счастливы. Спали на нарах, а на длинных остановках бегали в поле рвать цветы или в поселки менять рубашки на продукты. С отцом, как и ожидали, встретились на Красноярском вокзале. Продуктов он не взял с собой, поэтому нам пришлось экономить наш скудный харч. Хлеба не было по всей длине пути до самого Свердловска. А вот там уже начиналась, так сказать, «цивилизация». В этом городе весь наш поезд (около тысячи человек) стоял в
очереди за хлебом. А поезд, не дав гудка, тронулся. Люди побежали к начальнику станции, тот остановил его, но при этом сказал: «Только на пять минут. Успеете, не успеете – не мое дело». Когда я добежала до последнего вагона, поезд тронулся, спасибо люди добрые подсадили.Знаменитый наш «Максим» в саму Москву не пустили, чтобы неоскорблять взоров «цивилизованных» людей. Ведь по всем официальным данным мы уже построили социализм, а тут появится этакое страшилище. Да, кстати, в Москву еще не всех пускали – только по пропускам.
41. МОСКВА
Остановился поезд в Канаше, оттуда мы доехали до Горького, а уж потом только попали в столицу. Пустили нас по моей научной командировке. В Москве была пасмурная погода. Мы сдали лишние вещи в камеру хранения на Ярославском вокзале. Переобулись из сапог в тапочки и пошли гулять по городу.В магазинах было все, то есть по нашему пониманию «все». То,чего мы не видели в Сибири – масло, колбасы, хлеб. Помню, кто-то из сыновей сказал: «Теперь понятно, почему тут все поют: «Москва моя, ты самая любимая…».
Ночевать было негде – решили остаться на вокзале. Но нас выгнал милиционер, в те годы такие были порядки. Где устроиться? К счастью, нашлась добрая женщина, пустила нас в метро. Где мы всей семьей переночевали на мраморных плитах лучшего в мире метрополитена.Утром пошли в наркомат просвещения, находившийся на Чистых прудах. Я представилась, что вот так и так из Якутии…- Откуда? Из Якутии?! – На лицах неподдельное удивление. – А это кто? Туристы?- Нет, моя семья. Дети.- Дети?! Раз, два, три, четыре… Все дети?- Нам негде остановиться, а мы очень хотим посмотреть нашу столицу. Не могли бы, вы, помочь?Подумали в наркомате и направили в 28 школу недалеко от Новодевичьего монастыря. Тамошний директор поместил нас в учительской, разрешил взять матрацы и предупредил, чтобы утром помещение освобождали, так как здесь идут занятия заочников. Старшим мальчишкам я дала денег на карманные расходы и они изучали Москву самостоятельно. Я же, с мужем и остальными детьми, отправились на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку, затем – в Новодевичий монастырь, Третьяковскую галерею и во многие другие знаменитые места. Вечером встречались со старшими и делились впечатлениями. Вся семья была в восторге от столицы. Пробыли в Москве почти три недели. Пришло время уезжать. Билетов, как всегда, не достать. Уговорила мужа что-нибудь придумать. Он пошел на вокзал, стал устанавливать очередь – представился каким-то начальником. Таким образом и взял нам билеты до Большого Невера.
42. ОПЯТЬ СИБИРЬ
И снова великая Транссибирская дорога. Сошли в Красноярске,чтобы переадресовать багаж. Город мне очень понравился – чистенький, на базаре много фруктов, в парке разнообразные качели, была даже железная дорога. Из Красноярска приехали в Большой Невер и, получив багаж,отправились в Джелтулакский район на прииск Соловьевский. Там, оказалось, что места учителя химии для меня нет и поэтому, вместе с младшими детьми, я уехала на горный прииск Кировский. Каждое воскресенье мы ходили друг к другу в гости. В Соловьевске оказалась на редкость хорошая школа, благодаря которой старшие сыновья получили прочные знания и затем легко поступили в институты. Особенно им нравился учитель английского языка Булатов. Хотя мои мальчишки остались у него на второй год, но зато изучили язык так, что после,
при поступлении в Вузы, уже не сдавали экзамены по этому предмету – их освобождали. А так же преподаватель приучил их самостоятельно читать английскую литературу, что сыновья и делали, кстати, с большим удовольствием. Вот как, оказывается, можно преподавать даже в сельской школе!Наступила пора экзаменов. Льву исполнилось только пятнадцать лет, но он уже окончил школу и к тому же с отличными отметками. Мы написали в Наркомпрос письмо с просьбой разрешить ему поступать в институт несмотря на малые года. Получили утвердительный ответ и Лев стал собираться во Владивосток в Политехнический институт. Школьный выпускной вечер был двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года, а утром по радио мы услышали слово «война». Рухнули все наши планы. Николай Васильевич объявил, что пойдет добровольцем, но в военкомате ему отказали из-за возраста. Зато призвали Владимира – ему как раз исполнилось восемнадцать лет. Отец на прощанье все хотел, чтобы он выпил водки, но сын отказался.
43. РАЗДЕЛИЛАСЬ СЕМЬЯ
Вначале войны мы получили направление на работу в Амурскуюобласть. Поехали почти всей семьей. Не было с нами Володи и Льва, который все же поехал во Владивосток поступать в институт. Никогда еще в жизни я не видела такой великой реки как Амур. Она потрясла меня своей мощью. На пароходе мы познакомились с заведующим Ульчского района. Рассказали ему, что направляемся в город Охотск. На что он нам ответил: «Зачем так далеко ехать?!» И с воодушевлением стал доказывать, что в селах Нижнего Амура, в частности в его районе, так же отлично можно устроиться. Тем более что опытных учителей в их селе не хватает. Мы с Николаем Васильевичем прикинули, что до Охотска нам
придется еще долго добираться, а дети уже устали. Согласились. Сначала приехали в крупное старинное село на берегу Амура – Богородское. Оттуда на барже – в Ульчский район. Высадились в поселке Резиденция. От нее до места назначения,прииска Дид-Биран еще сорок пять километров по таежной дороге, которая проходила по болотистой местности – мари, то есть по круглым бревнам, уложенным
одно к одному на протяжении двадцати километров. Рядом с этой тонущей дорогой, есть еще деревянный лоток – по нему катятся тележки с грузами и ходят люди. Вот по нему то мы и шли с детьми до, так называемого, Кордона – поселка примерно в середине пути, где начинался уже нормальная дорога. И вот, наконец, прошли по тайге последние километры, поднялись на перевал и увидели внизу место своего будущего жительства – прииск Дид-Биран.
Поселок был окружен густыми лесами. Вправо, километрах в тридцати, возвышались хребты, украшенные заснеженными гольцами, слева – тянулись болота и деревья, утопающие в голубоватой дымке.Узнали мы, что поселок состоял из трех участков: Гусляковский, Стан и Подседовский. Первый и последний участки – своего рода жилые «микрорайоны» и названы в честь здешних первооткрывателей золотых россыпей. А на Стане сосредоточены главные учреждения: школа, магазины, клуб, больница и т.д. На прииске было много молодежи. Все взрослое население так или иначе участвовало в добыче золота. Одни работали на драге и в артелях, другие – выходили «на золото» после своей основной работы.Временно поместили нас в школе – сразу начали строительство длянас собственного дома. Нас удивило, что местные власти предприняли все меры для обороны от предполагаемого противника. Окна в домах было приказано заклеить бумагой крест на крест, словно не сегодня-завтра ожидался налет фашисткой авиации. После работы все шли копать окопы вокруг сопки. Как будто сюда, за
тысячу километров от железной дороги, вдали от водных и других путей сообщения могли придти батальоны врага… Мне, кажется, гораздо разумнее было бы всему населению включиться в добычу золота – оно очень нужно было стране в эти трудные годы. И учителя и ученики, до самых маленьких, должны былиотрабатывать в фонд обороны, так называемые, «баксы» – деревянные лотки, по
которым бежит вода и мы должны были бросать туда золотоносный песок. На пути поток встречает целую систему решеток и грохотов, после которых, наконец-то, золото осаждается под ковром. Каждый учитель и ученик дали слово безвозмездно сдать фонду обороны по тридцать граммов золота, и все перевыполнили эту норму. Когда мы приехали нам с самого начала объяснили, что если мысрочно не разработаем участок земли под огород, то придется очень туго. В первый год, разумеется, никакого огорода мы разработать не смогли, а вот на
вторую весну – всей семьей корчевали. Камней было так много, что нам пришлось огораживать участок каменным забором. Посадили купленные семена картофеля – мелкие, как грецкие орехи. К осени уродилось каких-нибудь пять кулей, но мы этому были рады. Времена настали голодные, ели даже картофельную шелуху.Построили нам дом, в котором мы и дожили до Дня победы. Какимбыло это военное время? Главное, чем мы жили, – сводки с фронта. В первый год они не радовали, но мы все были твердо уверены, что врага разобьют. Для этого
мы и работали в тылу, не жалея сил, и, не обращая внимание на такие мелочи, как недоедание. Как бы трудно нам не приходилось, Николай Васильевич всегда говорил детям: «Ребята, там, на фронте, стреляют, а мы здесь живем спокойно». Война, конечно, не пощадила и наш прииск – забрала немало жизней. В 1942 году весь выпуск десятиклассников, в том числе и девушки, всего 28 человек пришел в военкомат с просьбой отправить их на фронт. Многих не хотели брать, но они настаивали. Девушки окончили кто школы летчиков, кто медсестер, а мальчишки стали младшими лейтенантами и все добились отправки на фронт. С войны вернулся только один – Павлик Пономарев, весь израненный, больной. Он впоследствии умер от ран. Остальные остались на полях сражений.Старшему, из оставшихся с нами детей, Юре, в 1941 было двенадцать лет, младшей, Гале – девять. За время войны в полной мере пришлось им узнать, что такое голод и тяжелый труд. Мальчишки мыли золото, а за него в скупке получали хлеб. Помогала нам тогда и тайга. Кормила ягодами и грибами,
дети ходили за кедровыми шишками, охотились. В общем, так и выжили.Старшие в это время были далеко. От Владимира я получила письмо, что во время одного из зимних учений, где-то на Охотском побережье, он с солдатами был занесен пургой, обморозился и лежит в госпитале с ампутированными палацами правой ноги. Лев в это время, окончив первый курс института, работал на строительстве окопов и противотанковых рвов около Владивостока, так как ожидалось нападение японцев. Затем он писал, что учиться будет после войны, а
сейчас надо работать, поэтому устроился матросом второго класса на пароход «Ола», который ушел в Америку за фронтовыми грузами. В это время по радио передали сообщение, что японцами потоплен пароход «Кола», и из всей команды осталось в живых только четыре человека. Конечно же, я сразу подумала, что это пароход моего сына. И все же надеялась, что среди четырех спасшихся будет и он. Придя домой после работы и дополнительных трудов и, поужинав скудной похлебкой, без хлеба, я долго не могла уснуть. Вспоминала свою жизнь, детей и плакала в темноте. В довершение всего пришла повестка и Николаю Васильевичу. Его забирали на фронт… |
| |
|
|
|
|
Авантаж
|
Дата: Ср, 20.02.2013, 23.52.42 | Сообщение # 11
|
|
Администратор
Группа: Администраторы
Сообщений: 236
Награды: 4
Статус: Offline
|
ЭПИЛОГТеперь за моими плечами уже восемьдесят лет прожитой жизни. Ястала бабушкой и даже дождалась правнуков. Все мои дети получили высшее
образование, внуки стали или инженерами или квалифицированными рабочими.
Николай Васильевич спит вечным сном на берегу Тихого океана, к которому он так
стремился. Я живу в городе-порте Находка, мой дом находится недалеко от
красивейшего залива, на рейде которого дымят корабли, прибывающие в нашу страну
со всего мира.Снова вспоминаю 1917 год, о том, как меня, девятнадцатилетнююдевчонку, оглушило известие о свержении «батюшки-царя», о голодных годах учения
на рабфаке и в институте, о своей дальнейшей судьбе, наполненной трудом и
лишениями… И, вдруг, ловлю себя на мысли, что как все же коротка жизнь… |
| |
|
|
|
|
Olenka
|
Дата: Пн, 03.06.2013, 00.59.54 | Сообщение # 12
|
Зачастивший
Группа: Друзья
Сообщений: 14
Награды: 0
Замечания: 0%
Статус: Offline
|
Очень интересные, хотя и в некоторых местах краткие рассказы. Человек без прикрас показал всю свою жизнь, это действительно достойно похвал. Просто поражаешься, как они смогли все это пережить и не сломаться.
Сообщение отредактировал Olenka - Вт, 04.06.2013, 09.36.29
|
| |
|
|
|
|
sima
|
Дата: Пн, 03.06.2013, 03.53.16 | Сообщение # 13
|
Любопытный
Группа: Друзья
Сообщений: 18
Награды: 0
Замечания: 0%
Статус: Offline
|
Очень такая задушевная жизненная история, самое главное читается легко, так как написано от души и не для массового читателя. Действительно, в этом очерке показана жизнь рядового человека без прикрас. Слишком много пришлось им пережить.
Сообщение отредактировал sima - Вт, 04.06.2013, 08.40.27
|
| |
|
|
